Насколько помню, повесть меня увлекла отнюдь не сюжетом, а как раз тем, о чем сейчас разговор – описанием технологии извлечения (хотя бы приблизительного) знания из косвенных и неочевидных источников. По крупице, по цитате, по одному-двум случайным упоминаниям… Все это было очень знакомо. Помню, что, читая эту повесть, я с удивлением узнавал источники персонажа – определенные критические статьи советских философов, энциклопедические заметки и т. п. По-видимому, опыт чтения у многих в нашей стране тогда совпадал.
Кстати, тип добровольного изгоя действительно был распространен в России и, вообще говоря, имеет свои исторические корни. По крайне мере, я таких людей знал. В одной из глав повести герой, между прочим, встречал подобных ему бродяг-интеллектуалов («бичей»), правда, считавших себя не адептами французского экзистенциализма, а последователями Ницше (тоже тогда не издаваемого в СССР).
Эта повесть была еще любопытна мне тем, что в то время я сам сделал экзистенциальный выбор: пренебрег научной карьерой, ушел с должности инженера на кафедре и устроился ночным сторожем подальше от людей, на городской окраине.
Охраняя сам не знаю что (что-то такое сюрреалистическое – шахту строителей метро), я много читал. Среди прочего читал я в сторожке и замечательную работу «Достоевский и Камю». Помню, как обрадовала и встревожила меня эта исследовательская статья; более того – во многом тогда поддержала. О впечатлении, которое она произвела тогда на меня, свидетельствуют отчеркивания на полях (недавно я к ней вновь возвратился). Кто б мог подумать, что почти через тридцать лет мне доведется познакомиться с автором этой работы – Евгением Петровичем Кушкиным. И не чудо ли это? – мы оба участники одной конференции в славном граде Амьене.
