Её имена (сборник) | страница 27



надкусывая яблоко, мы себя замарали…
Все, что есть я, говорит, – пред-взятое.
Девственность снится ей, снегири
на снегу. Ходит по комнате и стареет,
чувствуя, как время трогает ее повсюду,
льнет, срастается с ней, незаметно,
исподволь, а особенно от повторений
жестов, слов, и – чего там еще? Сосуды
проступающие на ногах, ручейки Леты,
она говорит, вниз, как бы вдаль глядя,
и, поднимая глаза к зеркалу: ты, время,
не существуешь – без я… Как пламя
без воздуха. Неужели же это тренье
(дует на отраженье: ложись, ложись),
этот трепет меж нами – жизнь?

«Чувство такое – как накроет, и не увернуться…»

Чувство такое – как накроет, и не увернуться.
Будто тебя изнасиловали. Тихо так, пусто,
ни дуновенья, нити подрагивают, не рвутся.
Безотчетное, беспричинное, и лица не видел.
А потом лети к ангелам, танцуй, как умеешь.
Вот радость-то. Может, сказать прямее?
Демон тебя имеет сзади, а бог спереди.
Вот и всё пожизненное милосердие.

«Здесь красота живет вниз головой…»

Здесь красота живет вниз головой
и цедит землю,
а к небу – вульвочкой цветет,
благоухает.
Сама себе и цаца, и изгой,
и дева юная, и семя,
и моисея избранный народ
рассеянный, и арабесковый мухаммед,
и будда в колесе воздушном,
и брахма дремлющий во рву некошеном,
и все они в ней видятся, как меньшее
в неизмеримо большем.
И мотыльки, обмолвки света божьего,
хмелеют на полях, сосут красу кромешную,
и как пыльцу несут ее благие вести,
и сретенье, и крест, и воскресенье…
Цветочки это всё, цветочки, —
поют они, – от жениха невесте,
отцов пустырников их женам непорочным…
И тьма луну катает в горних сенях,
как знахарка яйцо от порчи.

«Рыбы ели Соснору…»

Рыбы ели Соснору.
Длинные и слепые.
Обсасывали с исподу.
Как водоросли висели
на прутике позвоночника
внутренности.
Как рейтузы
или чулки на веревке.
Сепия.
Все было сепией —
воздух, соснора, рыбы, земля, вода,
похожая на солдатские скатки.
Или доведенный до состояния сепии
воздух (пигмент), вода (разбавлен).
И нужно было куда-то его нести,
взявшись за этот прутик
со спутанными буквами.
Но куда?
Не вспомнить уже.
Утро,
как декорации не разобранные.
Танки, поля, панночка-жизнь…
Там,
где-то в гражданскую
все еще боронят сепию хуторяне
под Богодуховым
на слонах.
Откуда ж они взялись
и куда их потом дели?
Ты не возьмешь меня за руку —
нет у нас этих рук.
С кем изменяет память?
Длинные и слепые.
Уголь. Окаменелости, отпечатки.

«Все очевидней: слово не хочет жить…»

Все очевидней: слово не хочет жить
с пишущим, дышит в сторону.
Вроде обоим есть еще чем дорожить,