Эркин рассмеялся, Муха ему начинала нравиться. В ее помятости и поношенности была какая-то привлекательность. Плохо, что появляться с ней на людях будет неловко.
— Кофры, — сказал Эркин. — Такие большие чемоданы называют кофрами.
— Знаю, — кивнула Муха. Она все знала в этой жизни и не понимала, почему ей так не везет. Никто из ее сверстниц, бывших подруг по школе и университету, не чувствовал так приближения старости. Она знала и это.
— Может быть, зайдешь? — спросила она, когда машина остановилась у хорошего кооперативного дома. — Выпьем кофе, у меня кое-что найдется в холодильнике.
Приятели у Мухи были самые разные, но все больше люди в возрасте, любившие хорошо выпить и закусить. Были женатые, были разведенные, все почему-то крупные, отяжелевшие. Мальчик ей нравился.
— Я живу одна, — сказала Муха, хотя это и так было ясно.
— Я лучше запишу телефон. Позвоню обязательно.
— Как знаешь, — пожала плечами женщина. — Тебе видней.
Когда он вернулся домой, у их подъезда стояла неотложка, в квартире пахло лекарствами.
Отец лежал в спальне на спине, врач укладывала в чемоданчик тонометр.
— Видишь, до чего довела твоя глупость, — сказала мать.
Азим Рахимович полдня заседал на юбилейной конференции в Академии, вечером предстояло не меньше времени высидеть на загородном банкете. Пожалуй, из всех обязанностей, вытекающих из все еще непривычного высокого положения, всенепременное присутствие на торжествах было самым обременительным. Требовалась особая привычка к длительному бездействию и безмыслию. Другие как-то приспосабливались; то ли умели думать о своем, то ли вовсе ни о чем не думали, а он с досадой констатировал, что не может отключиться от слышимого, все пропускал через себя, отмечал нелепости, противоречия, оговорки, пустословие. Сидящие в зале могли украдкой просматривать принесенные с собой бумаги, читали журналы, перебрасывались между собой репликами, иногда с озабоченным видом спешно выходили за дверь и решали свои дела в коридорах и фойе. Азим Рахимович сидел в президиуме на виду у всех. Тут не то что поговорить или почитать, тут даже выражение собственного лица надобно было контролировать.
В перерыве он сбежал, как студентом сбегал со скучных лекций, и, как в давние времена, ждал упреков.
В свой институт он влетел с радостным чувством высвобождения, весело поздоровался с Мирой Давыдовной, кивнул на разноцветные телефоны:
— Ничего срочного не было?
— Только это, — секретарша протянула ему несколько библиотечных карточек с впечатанными туда сообщениями о звонках и визитах.
