— Мама, Рами вернулся из армии!
Кайса Куяла выбежала на крыльцо.
— Ну, наконец-то. Почему не написал? Уж мы начали волноваться.
Раймо бодро взмахнул рукой.
— Кончено, отслужил, — сказал он с беззаботным видом и, взойдя на крыльцо, окинул взглядом кочковатый, заросший травой двор, покосившуюся бревенчатую баньку и поодаль маленькое строение из некрашеных досок.
Войдя в дом, Раймо остановился, почесал в затылке, потом снял куртку и повесил ее на гвоздь в кладовке.
— А где же Эйя? — спросил он.
— Да где ж ей быть, небось где-нибудь по деревне болтается, лясы точит.
— Уже с парнями гуляет?
— Что ты, она еще малышка, — сказала Кайса, ставя кофейник на плиту.
— А где отец работает?
— Он устроился кладовщиком в сплавной конторе, — сказала Кайса, кивнув в сторону реки. — А теперь вот ушел на какое-то собрание насчет зарплаты, потому что они там мудрят, видишь ли, не хотят платить как полагается. Нынче весной он и овса ведь сеять не стал. Хотя чего его и сеять, когда скотины-то нет.
— А тут, у реки, видно, все беднота живет?
— Да, голытьба многодетная. Там, выше по реке, есть три богатые усадьбы.
Раймо смотрел на широкое лицо матери, выбившиеся из-под платка у висков седые пряди. Надо лбом у нее волосы темные. Кайса накрыла на стол и сама села выпить кофе за компанию с сыном, но, выпив чашечку, встала и пошла готовить баню. Раймо пил кофе, рассеянно глядя в окно.
— Когда у вас школьные занятия кончаются? — спросил он Теуво.
— Во вторник еще экзамен.
Раймо едва ли слышал ответ брата. Он глядел в окно. Потом встал из-за стола, и они с Теуво начали бороться, сцепив согнутые указательные пальцы. Они старались сдвинуть друг друга с места. Потом Раймо ходил взад вперед, из комнаты в кухню и обратно, как будто не мог нарадоваться, что он наконец дома. А потом встал как вкопанный, сунув руки глубоко в карманы, точно вдруг понял, что дни теперь потянутся так же уныло и однообразно, как тянулись дни и недели перед его уходом в армию.
Раймо слышал, как Теуво принялся бить мух сложенной газетой, но не оглянулся. Стоял, напрягшись, как будто желая стряхнуть с себя все, что вынуждает человека склонить голову и смириться. Наконец губы его шевельнулись: «Черт, как луга пожелтели!..» Мальчишкой он ходил сгребать сено в богатой крестьянской усадьбе. Жесткие комли скошенных стеблей пригибались под граблями и тотчас выскакивали, распрямляясь, как пружинки. По вечерам он убегал в лес, озорничал в одиночестве, «Вон там, на бугре, видна одна зеленая лужайка».