— Что они кричат? — спросил Хейккинен.
— Черт возьми, не мешало бы сделать хоть несколько плакатиков по-фински.
— Ладно, пошли пиво пить.
Да, разумеется, горькая авторская ирония вложена в последнюю фразу. Но весь этот эпизод несет в себе и веру в то, что совсем недалек тот день, когда братская солидарность разноязычных рабочих заявит о себе, зазвучит в один мощный голос на «улице торговых дворцов».
Появившиеся за рубежом отклики на роман X. Юлитало «Окаянный финн» отмечали его «аутентичность» действительности, неискаженность фактического материала, более того — близость этого произведения к жанру прямого репортажа.
Следует напомнить, что подобные характеристики ныне часто даются книгам, написанным людьми, не являющимися профессиональными писателями, книгам, написанным авторами, которые еще вчера стояли у заводского станка, у конвейера, у сталеплавильной печи, которые полной мерой вкусили «прелести» эксплуататорской системы, на собственной шкуре проверили миф о «равных возможностях» в капиталистическом мире.
Вполне естественно, что, взяв перо в руку, этот автор более всего и в первую очередь стремится к тому, чтобы с максимальной достоверностью изобразить познанное, быть предельно правдивым и точным в деталях, верным приметам времени и места, то есть как бы вести сиюминутный репортаж со своего рабочего места или же из конурки заводского общежития.
Непререкаемая достоверность подобных книг (а они, повторяю, сейчас довольно часто появляются на Западе, в частности в Федеративной Республике Германии) привлекает внимание широкого круга читателей, порой вызывает своего рода сенсацию, придает новый политический накал классовым битвам, которые в семидесятые годы, все нарастая, сотрясают капиталистический мир.
Вот почему трудно переоценить значение таких произведений, как роман «Окаянный финн» Ханну Юлитало.
Вместе с тем читательский глаз без труда определит и известные художественные слабости данного романа. Сам жанр книги-репортажа чреват некоторой беглостью повествования: короткие эпизоды, торопя друг друга, не оставляют возможности для более глубокого проникновения в материал, более пластичного и выразительного его оформления; интересно намеченные, выхваченные из жизни человеческие образы не получают тщательной разработки, а порой, мелькнув, вдруг и вовсе исчезают из нашего поля зрения. Так, например, повстречав в одной из первых глав романа старого крестьянина Хакала и чуть подивившись наивности некоторых его суждений о расстановке политических сил в сегодняшней Финляндии, о Советской России, которой, по-видимому, он очень интересуется, мы в дальнейшем так и не встретимся вновь с этим человеком и, следовательно, не сумеем лучше разобраться в его характере и мышлении. Более тщательно, а стало быть, и более выпукло мог бы автор выписать и другие образы, по существу только обозначенные в книге.