— Трудно сказать. Состояние стабилизировалось в известном смысле, но он пока недоступен.
— Как это? — Вскинулся я.
Он усмехнулся.
— Нет-нет, посмотреть на него вы можете хоть сейчас, просто он вас скорей всего не узнает.
— Но все-таки мы сходим к нему.
— Конечно. — Просто сказал доктор.
Я был очень доволен собой. Расклад получался для меня идеально подходящим. Старика я нашел, но говорить с ним нельзя, ко мне не подкопаешься и я через полчаса смогу уже рвануть к Петровичу, выполняя дружеский долг. Прощай подполковник!
Мы вышли из кабинета.
— А много у вас больных?
— Нет, больных немного. У нас лежат люди, которые могут позволить себе дополнительную заботу о своем здоровье, работающие над своим имиджем, преодолевающие последствия предыдущих перегрузок.
Выводят из запоя, понял я.
— А почему никого не видно. Я вот не столкнулся ни с одним пациентом пока я здесь.
— А мы в административной части. Палаты в крыльях здания. Сейчас мы туда пройдем.
Мы подошли к стеклянной стене, директор отпер ее электронным ключом, она как-то осмысленно пискнула, и мы покинули территорию 50-ых годов.
— А там, это специально, в административной зоне, я имею в виду интерьер?
— Конечно специально. Кабинет просто антикварен, хватило ума не уничтожать все евроремонтом. Там такие люди заседали. Есть любимая пепельница Микояна, письменный прибор, которым пользовался Устинов, ну, тот маршал. Каждая деревянная панель аутентична. И медведей и Серова копировали чуть ли не члены Академии художеств.
Чувствовалось, что он говорит об этом с удовольствием.
Мы довольно долго шли по тихому ковролиновому коридору, мимо стеклянных, полупрозрачных дверей. За спиной у нас гасли лампочки, перед нами загорались.
И опять никто нам не попался, ни больной, ни санитар.
— Здесь.
И эта дверь отворялась с помощью электронной штуки, возникшей в руке Модеста Михайловича. Палата была небольшая, потому что одноместная, и производила очень солидное впечатление. Именно в таких должны были, по моим представлениям, лежать партийные начальники в прежних времен и нынешние миллионщики. Вокруг постели сложные приборы с мигающими лампочками на пультах, какие-то провода присоединены к обручу на голове Ипполита Игнатьевича и к браслету на руке. Здоровье скандального старика было под особым контролем.
Сам он признаков жизни не подавал. Бледная голова на белой подушке. Заострившийся профиль. Едва заметно подрагивающие крылья носа, полупрозрачные, плотно закрытые веки.
