— Дом свой жалеют, было бы чего беречь, гнилье, — откровенно зло сказала тетка Ксения. — Ой, и плохо, когда заживессе, хоть бы меня это зло не настигло.
— А дед-от наш еще политикой интересуется, — наклонилась к Степушке Матренина толстоногая дочь, прижимая к широкой коленке мужнюю ладонь. — Еще про Китай все выспрашивает. Дедушка, как там, в Китае-то, положение? — крикнула она старику.
— Че? — приставил дед Геласий к бледному уху ладонь.
— А ну тебя, совсем глухой, — махнула на него рукой внучка и опять погладила мужа по спине. Тот пьяновато улыбался, и жмурилось в желании белобрысое незаметное лицо.
— Он глухой стал, — тоже обратился к Степушке. — А так еще центральные газеты читает.
— Шустрый он, — добавила толстоногая жена. — Было намерились в другой дом переселять, так он куда там… Говорит, если и на руках унесете и избу по бревнышку раскатаете, и тогда койку приволоку на родное пепелище и тут спать буду, — восторженно говорила она, успевая заедать слова терпким зеленым луком.
— Не посмеют, — сказал белобрысый муж. — И ничего тут не сделать.
— Я и говорю, не посмеют, я и в райисполком тогда ходила, сказали, нет такого закона, чтобы в другой дом переселять. Так три года председатель выкручивался, мол, по генплану тут клуб положен. А кто его знает, где положено, природы много. Построили на другом месте, и ничего не случилось…
— Прихиляется он.
— Мстит. А чего мстить, ведь и время прошло. Будто бы наш дед отца у председателя убил. А не доказано.
Старик сидел каменно, ушедший в себя, и мягко посверкивали электрическим светом толстые стекла очков. Он ничего не ел, а только выпил стопку водки, и сейчас сухие щеки наливались пламенем.
— Крест из сухой елины срублен, на повети стоит, и доски выструганы на гроб, все готово, а смерти нет, — вдруг вмешался в разговор дед Геласий.
— Ну, завели, будто на поминках, до ста лет жить нашему деду, давай за него стопки допьем, — перебила отца Матрена.
А Ксения добавила:
— Так ты чего, Степушка, не жениссе?
— Лошади-то моего возраста все подохли, вот я и не женился.
— Ну и гопник, — с явным восторгом опять сказала тетка Ксения.
А Параскева за стол так и не села, хотя устали ее приглашать и затаскивать.
— Не-не, не сяду. Вы вино пьете, а оно уж мне даром не нать.
Параскева так и осталась в сторонке, как сиротина, не сводя за весь вечер со Степушки глаз, и думала, что город ничего хорошего сыну не дал, только разве на плохое наставил, вон как рюмку пригибает, а ведь ране столько не пил, да и говорит что-то непутное.
