Крепкие у тебя нервы, но посмотрим кто кого, думал Монета и продолжал опасную игру. Он даже размял в кармане сигарету, чтобы швырнуть ей табак в глаза, когда она решит задержать его.
Женщина же, заметив фигуру Монеты, все время мелькавшую перед глазами, судорожно зажала в кулаке кошелек и ушла с базара, испуганно оглядываясь.
Покинул базар и Монета. Он шел в сторону памятника Жертве, иногда забегая в чужие подъезды и пережидая там. Заговаривал с прохожими, таинственно понизив голос, чтобы сбить с толку своих преследователей. Пусть они думают, что люди, отвечающие на вопросы, как пройти к памятнику, его сообщники, и пустятся по ложному следу. Табак в потной руке Монеты уже давно размок и слипся, но Монета не выбрасывал его, чувствуя себя с ним уверенней.
В одиннадцать часов Людовик Аванесович Монета зашел в автомат-закусочную, что напротив магазина спорттоваров, и, уютно расположившись за крайним столиком, почувствовал себя в относительной безопасности. Утомленный, он выпил с подошедшим «подстаканником» два стакана бормотухи, уплатив по три рубля за каждый, потом с аппетитом съел манты и салат из овощных отходов.
Почувствовав прилив новых сил для дальнейшей борьбы, Людовик Аванесович выбрался из закусочной около часа дня. Он долго бродил по улицам, раздумывая, на чем же погорел Егор. Может, на институте? Монета лично всегда был против всяких отношений с учеными. Попомни меня, Егор Гаврилович, говорил он тогда своему шефу, пока мы не повязаны, развяжись с этими учеными, не про нас это. Но не смог переубедить шефа, хотя все время твердил, что ученые «и сами сгорят, и нам гореть вместе с ними».
А может, на хлопке? Но в это ему не верилось. Монета знал тех, кому отвозил деньги: это были всесильные люди, с которыми никто связаться не посмеет.
Только после полудня он решился идти домой. Постояв минут двадцать в подъезде и не заметив ничего подозрительного, Людовик поднялся, наконец, на свой этаж и, еще раз послушав тишину пустой лестницы, открыл дверь ключом и вошел в квартиру, где еще стоял густой запах от пребывания злополучного бычка.
Дома он переоделся в пижаму, стараясь успокоиться, и решил трезво обдумать положение. Измученный пережитыми волнениями, он незаметно уснул, но тревога не покидала его, и через два часа Монета проснулся.
Людовик Аванесович понимал, что от правосудия ему не уйти, что его обложили со всех сторон, что он зажат в железных тисках. И Людовик, решив, что так просто он не дастся, открыл ящик письменного стола. Достал несколько листов чистой бумаги. Авторучку. Стараясь сохранить спокойствие, опробовал, пишет ли она. А потом сел за стол и начал писать… черновик чистосердечного признания.
