Хорошо, что ни одна молния не пробует нас на прочность — пожалуй, сила у Сатс так велика, что и в страхе и полуобмороке она что-то может выставить и чем-то оградить. Хорошо, что мы не в беде, а только в опасности, и еще не торчим тут долго, чтобы Малая нас самих сдвинула.
А раз так… можно на ближайшие.
Я переворачиваюсь, выгибаюсь, крепко прижимая Сатс к себе, и тянусь на знакомые стодвадцатые. В них все цветет и сплошная флора, но выдохнуть будет можно. Вот уж чего от флоры много — так это воздуха. А то, что половина из стодвадцатых уже закрыты, — не страшно.
Может, звезды и не умеют говорить, но вот глаза и уши у них точно есть. Чем-то же они следят, чем-то Малая уже почуяла нашу слабину, уже плеснула жаром.
«Ну давай, бестолковая ты…» — начинаю я, не очень соображая, к кому обращаюсь. И тянусь, тянусь.
Когда-то я жадно слушала все, что можно было слышать.
Сейчас слушаю только мир и его музыку. На этом осколке звучит тихая неторопливая мелодия растительной жизни: осторожными колокольчиками позвякивают распускающие листочки, и их звучание вливается в мерное гудение окрепших стеблей.
Растения — это всегда негромко. А птиц и зверей здесь не водится.
Невдалеке живые и пока еще бодрые лианы прощаются с умершей, сгнившей от тесноты соседкой. Она свисает с веток большого дерева, нитью темной слизи ползет из глубины густой кроны. Такой густой, что кажется, если приподняться, то и руку в листву просунешь с трудом. Но не хочется к этому дереву руки тянуть — на нем уже много висит гнилья, ствола почти не видно. Все листьями закрыто, слизью промазано. Все ненадежное, готовое надломиться, стечь и плюхнуться, но несколько мощных корней впиваются в болото, где и мы теперь сидим.
Да, здесь спокойно, есть воздух. Любая колючка зацветет — столько питания корням! Вон, один цветок на молодом побеге пыжится показать, какой он красивый. Но, помимо его гордости, звучит на поляне множество маленьких смертей. Здесь все друг друга душат. И он тоже скоро войдет в эту систему.
Своего Мастера я не слушаю, слушать не хочу — и в пыль пусть разлетятся страхи, будто позже можно чего-то не успеть! То, что она сейчас несет, лучше и не успеть никогда. Но рот я ей не затыкаю. Пусть выговорится.
Только не слушать — и я не слушаю.
В принципе, мы неплохо устроились на этих кочках. Они довольно высокие, не приходится вязнуть в болоте. Но Сатс орет так, словно мы в грязи и тине по самое горло. А всего-то нас выбросило на полянку. Да, весьма заболоченную, но ведь и до колена не достанет. Выкинуло, конечно, резко, да еще ее швырнуло прямо под корягу головой. Она там застряла, хотя могла опустить руки во взволнованную жижу, упереться — и просто сдать назад, выползти. Но эта «лучшая ученица» испугалась прикоснуться к тому, на что раньше и смотреть-то считала невозможным. Она и не видела, пожалуй, никогда — откуда бы ей взяли столько гнили, чтобы показать, какая она бывает.
