А когда-то вокруг Малой звезды всем было одинаково на всяком… хочется по привычке сказать «на осколке», а правильно «на каждой грани»… было хорошо и никаких засух, непрекращающихся ночей или вечного льда. Жили с отрегулированными сезонами, со строгим временем, одним для всех.
Однако мне всегда казалось, что одинаково хорошо было только народам, покорившим звезду. А у самой звезды не спрашивали. Да она бы и не ответила.
Сейчас она снова открыта космосу, никто больше ею не пользуется и ничего от нее не забирает. Как она это понимает — потеря защиты или освобождение из плена — не знаем. Наверное, только она сейчас помнит, как разбирали планеты, как ее одевали, как заслоняли постепенно нарастающей сферой, как строили пирамиды, взявшие ее на прицел. Наверное, помнит, как заселяли новый мир по обе стороны. Одни — со знаниями, технологиями и приостановленной на время жадностью — поселились среди пирамид на внутренней стороне, согревающиеся и продолжающие черпать тепло своей покоренной звезды, но уже аккуратные в своей расточительности. Другие — посматривающие в сторону пока не подчинившегося им и их уму космоса — выбрали себе поверхность под светом Большой звезды…
Боялась ли Малая, когда ее окружали и прятали, или, наоборот, с благодарностью принимала защиту от пустоты? Радовалась ли свободе, когда мир разлетелся, или с тоской следила, как ее покидает ее искусственный щит?
Мне хочется подойти к голограмме, соединить ладони и хоть так поддержать ее, одинокую. Теперь — обратно выброшенную или свободную — как ее понять? Мне кажется, что если я ее не пойму, то у нее понять меня получилось бы. Но ей это надо?
Я лежу на мягком диване и не хочу вставать. Сейчас во мне говорит вино. Пусть говорит, я не против такого собеседника. Жаль только, что оно не брюзга. Но, может быть, я брюзгой чуточку стану сама? Что там Ала говорила про эхо?
Надо мной проплывает 15-ый. Он еще подсвечен, даже ярко. А те сотни и тысячи, где уже все закончилось и закрылось, где, по слухам, само время стоит, — тусклые, их и не разглядишь толком ни здесь, в голограмме, ни там… С каждым курсом все меньше осколков достается на изучение следующим ученикам, которых тоже становится все меньше…
Я выдыхаю струйку дыма в сторону 15-го. Зачем? А чтобы уберечь его хоть так, оградить от нашествий пусть даже дымом в голограмме. Пусть еще посветится.
Когда же краем полусонного глаза замечаю 200038-ой — вот тут-то, наконец, тело мое побеждают и вино, и дым, и лень, и плен мягкого дивана.
