— Прошу вас, не целуйте руку. Я никак не могу привыкнуть к вашей польской галантности.
И улыбнулась, желая смягчить свое замечание. Катя Сергеева была удивительно милым, деликатным человеком. Немного сентиментальна, отмечал про себя Чарнацкий, обсуждая с ней прочитанные книги. Это можно было понять, так как Катя начала заниматься подпольной деятельностью еще в гимназии, из-за чего ей и пришлось распрощаться с учебой. Она всю себя отдала делу революции, и вот у нее за плечами уже четыре года каторги, а теперь ссылка.
— И вашего друга Антония тоже что-то давно не видела…
С того самого времени, как занялся новым домом, мог бы добавить Чарнацкий. Вначале бросил рисовать, теперь, наверное, забросит свои записи о якутах.
— Снимите полушубок. Здесь хорошо натоплено. А я вам покажу, что мне удалось раздобыть.
Она вышла в соседнюю комнату, где находились полки с книгами, и вернулась со сложенным вчетверо листком бумаги.
— Копия письма Людвика Яновича.
Янович… Он слышал о нем. И невольно вспомнил недавний разговор с Кадевым о вечной мерзлоте. Янович тоже стал ее жертвой. Никто ее не избежал и не избежит. Всех пронизал ее холод.
Катю удивило, как изменилось лицо Чарнацкого.
— Я думала, письмо вас успокоит. Возьмите его себе. У меня есть еще одна копия.
— А почему в а с интересует н а ш Янович? Простите, быть может, я неудачно выразился. Спасибо вам, я ведь до сих пор не знал содержание его письма.
Обычно он с Катей разговаривал иным тоном, мягче и ровнее. Он симпатизировал этой бескорыстной, полной жажды действий, всегда готовой помочь милой русской женщине.
Сегодня из библиотеки он должен пойти на почту.
— Вы чем-то огорчены, Ян Станиславович. А «Конрад», Янович… «Искра» поместила некролог по поводу его самоубийства. Значит, он и ваш, и наш.
Они продолжали говорить полушепотом. В какой-то момент Чарнацкий непроизвольно посмотрел в угол читального зала, где над толстенной книгой склонился гимназист.
— Не бойтесь. Это порядочный молодой человек, хотя и эсер. Я здесь всех знаю.
Кате можно доверять. Она была опытным конспиратором.
— А мне через несколько дней исполняется тридцать… Даже трудно поверить, что жизнь так быстро пронеслась. Вы не зайдете к Михаилу Абрамовичу? Он у себя.
Катя вышла замуж уже здесь, в ссылке, но фамилию, как это было принято в среде революционеров, не поменяла, оставила свою.
Ирина написала в одном из последних писем, перед тем как перестала отвечать, что не представляет себе, как можно жить в Якутске.
