Этерний Фронтон гордо улыбнулся:
— Что вы, друзья мои! Все это было бы слишком ничтожно для вашего изысканного вкуса. У меня в руках есть уже первая добыча войны, которая еще только начнется. Иудейка чистейшей крови, молодая, прекрасная, знатная.
— Иудейка! Их можно купить сколько угодно в Риме.
— Но не такую. Ибо Саломея — так ее зовут — племянница самого опасного врага между иудеями — Иоанна из Гишалы.
Услышав имя мятежника, все вскрикнули от изумления.
— Клянусь молнией Юпитера! — подтвердил Фронтон, увидев недоверие на лицах гостей. — Я сказал правду. Саломея, дочь Иакова бен Леви, торговца оливковым маслом, брата Иоанна из Гишалы, появится пред вами и повторит танец, который некогда танцевала дочь Иродиады, чтобы получить голову безумного пророка…
— Вино твое слишком хмельное, Этерний, вот что! — сказал насмешливо один из гостей. — Племянница Иоанна из Гишалы! Твоя фантазия слишком далеко залетает, и мы не можем за ней следовать…
Фронтон сделал знал одному из рабов, и тотчас после того раздвинулась занавеска в конце залы, впуская целую толпу танцовщиц и певиц. Среди них была Саломея. Греческое одеяние облегало ее стройный стан; ее благородная красота проявлялась в полном блеске. Присутствующие приветствовали ее восторженными криками.
Этерний Фронтон с торжеством оглянулся на своих гостей, потом поднялся и пошел навстречу иудейке и театрально склонил перед ней голову, как перед царицей.
— Прости, — сказал он льстивым голосом, — что я решился нарушить твое уединение. Но слава о твоей красоте и твоем очаровании уже перешла за порог твоего тихого покоя и проникла в сердца моих друзей. Я не мог долее противиться их желанию увидеть тебя.
Бледное лицо Саломеи было бесстрастно, как будто эти слова к ней не относились. Только глаза ее медленно поднялись, странно изменившиеся глаза. В них не было жизни, умерло все, что им прежде придавало страсть и живость.
— Чего ты от меня хочешь? — спросила она, губы ее едва шевелились.
Вольноотпущенник усмехнулся. Это было ему знакомо. Все они таковы, а потом…
— Исполни танец дочери Иродиады, — попросил он.
Она положила на колени восьмиструнную киннору и взяла несколько страстных, безумных аккордов. Инструменты музыкантов вторили ей.
Саломея пела полуоткрытыми губами опьяняющую песню любви. Отбросив киннору после первой строфы, она вступила на ковер посреди залы. Но она не танцевала; стоя на одном месте, она только качалась, следуя ритму мелодии. И в этом ее движении было, однако, что-то неотразимое.
