До встречи не в этом мире | страница 54



Осенью 2012 года я его содержимое высыпал в море на излучине залива Коктебеля, выйдя в море на катере.

На месте ее родителей я бы повесился. Но отец уехал в Лос-Анжелес, откуда когда-то приехал, и что он чувствует – я не знаю, а Наталья Романовна сообщила подруге, что Марина была такая же чокнутая, как я.

Скитаясь от тоски по чужим городам, я возненавидел мир с его лицемерием и шаблонами. С окружающими стал вести себя высокомерно, вызывающе и язвительно.

Исключения были, разумеется. Но редкие.

В ту пору я затеял войну с графоманами, с присущим мне в этом вопросе сарказмом. Хотя я везде был вхож, и меня узнавали, принимали, восхищались – печатать опасались.

Глядя на всеобщее лицемерие, я начал сочинять и рассылать по всей литературной Москве пародии на известных в Москве и Питере советских поэтов – редакторов отделов поэзии, секретарей Союза и совковых творцов литературных журналов.

В итоге я попал на еще более надежный крючок чекистов, чем был огорчен не особо, если не доволен.

Александр Иванов впоследствии, прочитав мои пародии, сказал:

– Это не пародии, и на пасквили не похоже. Но здорово!

Их не так много сохранилось – приведу парочку.

Пародии

Владимир Лазарев

Шахта № 11

Про любовь мне сладкий голос пел…

М. Ю. Лермонтов
Поселок назывался Огаревкой,
Стоял себе, невзрачен, невысок.
Я там шахтером был, но с оговоркой,
Что это длилось, в общем, малый срок.
Ходил потяжелевшею походкой,
Не торопясь… Костюм себе купил.
Беседовал о щитовой проходке
И выдержку суровую копил.
А в шахте перекатывались гулы.
Был светлый день за тридевять земель.
Мне хмурого угля виднелись скулы,
Меня кропила черная капель.
Там, сверху, даль плыла под парусами,
Я знал: там листья синий ветер пьют.
И как бы слышал – наверху, над нами
Шумят леса, созвучия поют…
А в шахте перекатывались гулы.
Был светлый день за тридевять земель.
Мне хмурого угля виднелись скулы,
Меня кропила черная капель.
Тем, сверху, даль плыла под парусами,
Я знал – там листья свежий ветер пьют.
И как бы слышал: наверху, над нами,
Шумят стихи, созвучия поют…
И укрупнялись местные событья.
И я вопросы вечные решал.
Я засыпал в шахтерском общежитье
И все, что под землей творится, знал.
Мне снился сон, теперь полузабытый:
В глубокой шахте, в тишине живой
Я сплю, теплом неведомым укрытый,
И, точно голос, слушаю покой.

«Поселок назывался Огаревкой…»

Поселок назывался Огаревкой.
Он был, что называется, задворкой.
Стоял июль. Да, дело было летом.
Я стал шахтером, чтобы стать поэтом.