Так будет. Но мы с вами еще обязательно встретимся.
Последняя фраза меня несколько ободрила.
Мы попрощались, и он поехал в небытие за Нобелевской премией.
А я остался.
Правда, он подарил мне своих друзей, но самого его мне очень по-человечески недоставало.
Уже став известным поэтом, я выразил это так:
С неких пор я все чаще
с завидным упрямством куклы,
словно в мусорный ящик,
бросаю в почтовый буквы
USA. Там начинка:
я жду и бросаю снова,
как японец в пачинко,
играю с судьбой на слово.
Лучше я расскажу вам,
о чем мои письма – это
миражи стеклодува
и метапсихоз поэта,
что дешевле монетки
в подвале кофейни злачной —
промороженный в ветке,
пылающий шар прозрачный.
Дальше бредни о грусти,
сравнимой с налетом пыли,
про настенные гусли,
поющие «жили-были»,
про всенощную мессу
в присутствии дамы в черном
по пречистому лесу
на детском окне узорном.
В общем, темы посланья
закланного для Эриний —
«Превращенье дыханья
в поземку» и «Крови в иней»,
до ворсинок продрогший,
квартальный отчет за зиму:
«Отношенье издохшей
собаки к теплу и дыму».
В завершенье тирады —
привет от запорошенных,
от церковной ограды
и дома умалишенных,
от рассеянных искр
и служенья холодной лире.
Вот и все, пан Магистр.
До встречи не в этом мире.
В ту же пору случилось событие – самое светлое в моей жизни. Я влюбился. В пионерлагере «Синева», от «Известий».
Я провожал туда не одну мою знакомую. Узнав, что я учусь в Педагогическом, старшая пионервожатая настойчиво убеждала меня остаться. И в тот момент, когда я наотрез отказался, я увидел Марину – юную дочь композитора Константина Орбеляна.
Она была настолько прекрасна, что даже солнце и море поблекли бы рядом с ней. Между нами произошел какой-то пустяковый разговор, и я уехал. Но те, кто обвенчаны на небесах, не могут вот так расстаться.
Я работал на телевидении, устал за год… И на следующий день должен был лететь в Ялту. Но, собравшись на аэровокзал, я безотчетно поехал к ней.
Когда я нашел это место, было почти темно. У кирпичных красных ворот, в летнем платьице, меня ждала Марина. Она совершенно замерзла.
– Я знала, что ты приедешь, – сказала она.
Я обнял ее, и мы пошли в лагерь. С этой минуты нам кроме друг друга вообще больше ничего не было нужно.
У меня ни с кем не было такой гармонии, такого доверия. Никого я не любил, как ее. И меня так не любил никто. Эту любовь признал весь лагерь, И когда в летнем кинотеатре она лежала у меня на коленях, а я отгонял от нее веткой комаров, это воспринималось также естественно, как шедший на экране кинофильм. Наше фантастическое счастье длилось почти месяц.
