Главным увлечением были, конечно, книги. Помню, мне как-то досталось в «буках» факсимильное издание «Горящих зданий» Бальмонта. Впрочем, главными моими кумирами в ту пору были Блок и Брюсов. Из прозы мне нравились Осип Дымов и особенно Федор Сологуб. Я даже начал подражать Передонову, из-за чего меня стали избегать, а Передонов жив во мне по сей день. Я знаю двух писателей, близехонько подошедших к Дьяволу: Федор Сологуб и Михаил Булгаков. Впрочем, я не настаиваю.
В Оружейном переулке у меня был друг – старьевщик. Евреям разрешали тогда заниматься подобной коммерцией, видимо, в порядке унижения. А они там становились миллионерами.
Пока шли уроки, звенели звонки, мы с ним вели неторопливые беседы о таких редкостях, о которых и сегодня мало кто слышал. Он давал мне читать такие сокровища, которых я после не встречал ни в отделах редких книг, ни в музеях.
В один прекрасный день он исчез вместе с палаткой, как в романе Булгакова.
В меня почти все влюблялись. Даже влюбилась преподавательница физкультуры – юная, известная тогда теннисистка. Мы вместе заперли учителя рисования Рувима Марковича в кабинете рисования, где он и просидел до утра, вопя из окна:
– Товарищи! Помогите!..
К сексу я относился спокойно, невинность потерял в очень раннем детстве со сверстницей, чуть постарше меня. Здорово было. Никогда так уже не было.
Сочиняя стихи, я, естественно, причислил себя к символистам, и стихи мои относились исключительно к прошлому веку. Особенно были мне близки Александр Блок и мистик Владимир Соловьев.
В седьмом классе в нашу школу пришел первый и последний необычный учитель.
Мне представляется, что занесло его к нам исключительно ради меня.
Звали его Юрий Ряшенцев – впоследствии автор превосходных текстов к песням «Трех мушкетеров».
Благодаря ему я получил эксклюзив на посещение журнала «Юность».
Помню там скучного Чухонцева, дурно воспитанного Рождественского, хамоватого Евтушенко – и все. Мой кумир – Булат Окуджава – там не бывал.
В небе странные звезды зажглись.
Сотни странных вопросов вокруг.
Мысли в темь-пустоту разбрелись —
Воплотились в разомкнутый круг.
В небе лунный мерцает овал.
Где-то время наперстками пьют.
Мысль уносится в темный провал.
А оттуда ответов не шлют.
Человек, как безумный кустарь,
Мыслит – бьется и ночью и днем.
В небе лунный сверкает фонарь,
Все ответы покоятся в нем.
Вот, послушав меня, местные поэты мне говорят:
– Мистики много, образности мало.
– Хорошо, – отвечаю.
