(Единства), либо
мастерской Сатаны (полярности, или расколотости). В первом случае владельцу сердца гарантировано спасение и благодать, во втором – разлад и отчаяние. Об этом воззрении напоминают бесконечные картины на религиозные сюжеты, которые изображают либо Бога, либо дьявола в сердце. До сих пор мы говорим, что чье-то сердце
одержимо скупостью и алчностью. Первая сжимает сердце, вторая оказывает на него давление, а вместе они вызывают болезнь.
Если подвести итог наших рассуждений о языке, мы обратим внимание на то, что все, что приводит к сжатию и, соответственно, очерствению сердца, направлено в сторону болезни. В то же время все, что открывает и расширяет сердце, способствует его разгрузке и оживлению, направлено в сторону любви. В любви мы можем продолжить дифференциацию с помощью уже рассмотренных лексических единиц: все, что направлено в сторону открытости навстречу жизни или Богу, оказывает целительное, а иногда и чудесное воздействие. Если же любовь, напротив, склоняется к человеческим и чувственным проявлениям, направлена только на определенного человека и тем самым исключает всех остальных, она снова «сужается», начинает причинять соответствующую боль и может вызвать соответствующие неприятные симптомы в сердце. Если мы заключаем в нашем сердце кого-то одного, чтобы сохранить его там только для себя и тем самым изолировать, эти действия также связаны с закрытостью. Если мы привязываемся сердцем к кому-то, то два человека оказываются связанными друг с другом в самом прямом смысле слова. Если мы прикипели сердцем к кому-либо, это значит, что мы не можем оторваться от этого человека. Следует отметить, что брак между людьми заключается. В связи с этим Гете говорил: «Любовь – вещь идеальная, супружество – реальная; смешение реального с идеальным никогда не проходит безнаказанно». Крайним проявлением такого пути развития является отравленное ревностью сердце, которое делает вид, что страстно любит, а на самом деле лишь ищет поводы, приносящие страдания.
В порывах загнанного в тесноту сердца мы можем услышать его призыв к открытости. Сердце, стучащееся в грудную стенку, говорит об этом наиболее отчетливо. Тот, кто стучится, ждет и надеется, что ему откроют. Тот, кто кричит о чрезмерном давлении, молит об облегчении. То, что кажется твердым, как камень, и болит, мечтает о нежной мягкости. Подавленное мечтает о возвышении. Если сердце сжимается в груди, оно просит о расслаблении. Тот, кому оно сдавливает всю грудную клетку до самой шеи, так что практически невозможно дышать, мечтает о том, чтобы разорвать эти путы, которые связывают его. Какое удовольствие испытало бы болезненно сжимающееся сердце, если бы оно могло свободно расшириться и занять необходимое ему пространство, не натыкаясь на тесные границы. Любое сжатие и стеснение красноречиво обозначается в языке как подавленность, болезнь и скорбь. «Печальное сердце сжигает само себя, оно умирает от голода и жажды» (книга песен «Ши-Кинг»).
