— Верно, ведь Мартына нашел.
— Да ведь все видели то же, что и я, — запротестовал Мартына. — Плавал и плавал. Точнехонько такой, как и сейчас лежит.
Староста рассердился.
— Кто видел, тот видел, а нашли вы первый. Все должно быть по порядку, а ежели завтра в Лишки за вами посылать да второй раз сюда таскать, так вам же хуже, чем сейчас подождать.
Староста двинулся к деревне, а за ним стали постепенно расходиться и другие. Салинский уселся под акацией.
— Ишь ты, гляди, сколько тут камней!
— Кто-то набросал.
— Камней тоже не трогайте. Кто его знает, как оно было.
— Сдается, что вроде так, а не иначе.
— А ты не болтай языком, когда не знаешь! Ты видел? Не видел! А узнают, что говоришь, так еще и с тобой то же случится! — ополчилась на мужа толстая лавочница.
— А я сказал что-нибудь? Чего орешь? Ничего я не сказал…
— Недоставало, чтобы ты сказал! Придет полиция, пусть она и узнает. А твое дело сторона!
— Может, сторона, а может, и нет.
Зелинская сидела съежившись, глухая и слепая ко всему происходящему. Мерно раскачивалась взад и вперед. Люди приходили и уходили, в ужасе перешептывались, пытались приподнять рядно, но Салинский строго запрещал:
— Не трогать! Староста приказал, чтобы все оставалось, как было!
— Да никто и не трогает. Что вы так заважничали?
— Староста приказал, а не я.
— Подумаешь, староста!
В деревне весь день бурлило. Все взгляды невольно устремлялись в две стороны: к видимой как на ладони лесной сторожке, белым пятном выделяющейся в роще за лугами, и в другую сторону — туда, где возвышался остшеньский дворец.
— Раз свидетелей нет, никому ничего не сделают.
— А свидетелей нет. Откуда им взяться?
— Э, случалось, и свидетели были. А сделали когда что-нибудь тем? Как были, так и есть, так и будут…
— Ну, уж так вечно не будут.
— Небось они посильней тебя.
— Это еще видно будет.
— Либо будет, либо и нет.
Франек Стоковский, услышав крик и увидя бегущих к воде людей, сперва почувствовал облегчение, а потом — новый приступ страха. Сточковы мальчики звали его посмотреть — не решился. Он ходил, как помешанный, а ночью его терзали кошмары. Отец с трудом добудился его. В избе горела лампа.
— Франек, проснулся ты, наконец?
— Проснулся.
— Слушай да хорошенько! Дело серьезное. Ну, рассказывай, только всю правду, слышишь?
— Слышу.
— Да оставь ты мальчонку, — заступилась за сына Стоковская. — При чем тут он?
— Тихо! Слушай, Франек, только говори, как на духу, слышишь? Где ты был во вторник?
Мальчик затрясся всем телом. Жесткая отцовская рука тяжело легла на его дрожащие пальцы.
