— Вла-аадек!
Звала мать. Он отер губы рукавом и медленно пошел, слыша, как у него булькает в животе.
— Где ты прячешься? Загляни-ка к свинкам, как они там?
Он послушно направился к хлеву, постоял возле него минутку и снова засеменил к матери.
— Спят.
Она ужаснулась.
— Спят? Не смотрят глазами?
— Смотрят, только мало. Стонут.
— Так что ж ты говоришь, что спят? Да не стой ты, не стой, иди набери травы для кроликов!
Он отправился ко рву у дороги и стал собирать в подол рубашонки листья конского щавеля и мелкие листочки белого клевера, который неведомо откуда там взялся, — засеялся самосевом и вырос густым ковриком сердцевидных, тройных листиков.
Владек рвал траву, пока не вернулся отец. Он шел злой. Мать, видимо услышав его шаги на дороге, выбежала из-за дома с мотыгой в руках и в подоткнутой до колен юбке.
— А Онуфрий не пришел?
— Не хочет. Позавчера, мол, у Марцына взял, а сегодня ему привезли из украинской деревни. Говорит, хватит с него, да и боится, как бы кто не донес.
— До сих пор небось не боялся? Мало он дохлятины покупал? Хотя бы и в прошлом году?
— Покупать — покупал. А теперь не хочет.
— Так что же теперь будет?
— А ничего. Прирежем. Что съедим, то съедим, а остальное кинем в навоз, только и всего.
Она стиснула губы. Со злостью взглянула на мужа. Как ему легко говорить! Известно — мужик. Ему всегда легче жить на свете.
— Пойду загляну к ним. Может, еще как-нибудь выцарапаются.
— Бабьи глупости! Выцарапаются! Вон от Плазяков тоже были у Онуфрия.
— Батюшки! Этакий кабанчик!
— Был, да сплыл. Утром прирезали.
— Надо было в ту ярмарку продать.
— А не ты ли мне в уши гудела: «Ждать! ждать!» Вот и дождались. Поднялась цена!
— У тебя тоже своя голова должна быть.
— Ну да! Кабы кто знал, что зараза кинется, так никогда и убытков бы не было. А я не господь бог, чтобы все наперед знать!
— Все равно надо было продать.
Он остановился, сжав кулаки.
— Иди ты к…! Не доводи до греха!
Она открыла было рот, чтобы что-то ответить, но Матус не стал дожидаться и направился к хлеву. Свиньи уже едва дышали.
— Помоги, тащи за ноги!
Они с трудом вытащили животных из хлева. Те уже даже не визжали, безвольно позволяя перетаскивать себя через порог. Колыхались их жирные туши. Но разложенные на траве, они все же казались меньше, чем в ограниченном четырьмя плетневыми стенками хлеву.
— Дышат все-таки!
— Может, с той, что поменьше, еще подождем?
Не отвечая, он принес длинный остроконечный нож.
— Смотри, они молоко выпили!
