Р у м м е л ь (тихо). Это еще что?
Б е р н и к. За это я не думаю оправдываться перед вами, мои сограждане, потому что по-прежнему считаю себя одним из самых способных среди нас.
М н о ж е с т в о г о л о с о в. Да, да, да!
Б е р н и к. Но я виню себя, что зачастую выбирал непрямые пути, а все потому, что боялся всем известной привычки нашего общества видеть нечистые и нечестные помыслы во всем, что бы человек ни сделал. И вот я подошел к делу, с этим связанному.
Р у м м е л ь. Хм, хм.
Б е р н и к. Ходят слухи о скупке земель. Все эти земли скупил я. Все-все. Я один.
П р и г л у ш е н н ы е Г о л о с а. Что он говорит? Консул? Берник?
Б е р н и к. Пока они в моих руках. Конечно же, я признался своим соратникам, господам Руммелю, Вигеланну и Санстаду, и мы договорились…
Р у м м е л ь. Это неправда! Докажи! Вот докажи!
В и г е л а н н. Ни о чем мы не договаривались!
С а н с т а д. Нет, ну я вам скажу…
Б е р н и к. Совершенно верно, мы не договаривались о том, что я сейчас скажу. Но надеюсь, эти трое господ поддержат меня в моем решении. Вечером я договорился сам с собой, что на все эти земли должны быть выпущены акции и каждый, кто захочет, сможет купить их.
М н о ж е с т в о г о л о с о в. Ура! Да здравствует Берник!
Р у м м е л ь (тихо консулу Бернику). Какое подлое предательство!
С а н с т а д (так же тихо). Все-таки надул нас!
В и г е л а н н. Нет, черт подери! Господи, что я говорю?
Т о л п а (снаружи). Ура, ура, ура!
Б е р н и к. Тише, господа. Я не заслужил восторгов, потому что мое решение не совпадает с моим изначальным намерением. Я хотел собрать все в своих руках и по-прежнему уверен, что наилучшим образом распорядиться этими землями можно, если они останутся целиком в одних руках. Выбор за вами. Если захотите, я готов управлять этими землями по мере сил и способностей.
Г о л о с а. Да, да, да!
Б е р н и к. Но сперва вы, мои сограждане, должны узнать обо мне все до конца. И пусть каждый из нас призовет себя на суд совести, дабы с сегодняшнего вечера в городе начался отсчет нового времени. А старое, с его фальшивым блеском, лицемерием, внутренней пустотой, показной благопристойностью и жалкими резонами, превратится в музей, открытый нам в назидание. И в этот музей мы сдадим – не так ли, господа? – и кофейный сервиз, и бокал, и альбом, и домашнее Евангелие в роскошном издании на веленевой бумаге.
Р у м м е л ь. Да, конечно.
