– Привыкли, – ответил доктор. – Зато воздух хороший.
Михалыч кивнул. Воздух ему тоже нравился.
– Зону проезжаем, – поглядел доктор в окно.
– Какую?
– Бывшую. Где зэков держали.
Михалыч ничего не увидел. Какие-то бугорки. Ага, вот забор…
– Сталинская? – спросил с теплом в голосе.
Сталина Михалыч уважал. Это у них потомственное было, колыхаевское. И отец уважал, и дед, хотя сидел как кулак.
– А то! – кивнул доктор. – Работало, как часики.
– Не надо было разрушать, – сказала мать. – Все народное добро разрушили.
– Это не разрушили, – помотал носом доктор. – Заморозили. Как было, так и оставили. Раз в два года техосмотр. С моим участием.
– Ну и как? – спросил Михалыч.
– Внутри? Нормально. На пионерлагерь похоже. Только победнее. И рушится понемногу без людей.
– Вот и надо людей туда завезти, – снова вступила мать. – Тех, которые воруют.
– Собирались завезти. – Доктор зевнул. – Вначале геронтозорий там открыть хотели. Правозащитники набежали, церковь тоже сказала. А так бы там бы и побывали.
Михалыч даже спиной почувствовал, как мать сжала губы. Геронтозорий… Вот ведь название придумали, уроды.
– Я посплю, – сказал доктор и сжал кулак. Так со сжатым кулаком и заснул.
Снова выскочил знакомый патруль. Михалыч притормозил. Доктор качнул головой, но не проснулся. Михалыч открыл дверь и спустил ногу в снег.
– Ну что, – спросил мать, – может, выйдешь, сказку им расскажешь?
Вылез, хлопнул дверью.
– Про Колобка… – сказал уже сам себе, натягивая на уши шапку.
Те же самые двое. Колины люди, или как вас там. И «фордак» тот же самый. А за ним фургон. Михалыч сощурился:
– Что еще?
– Быстро едете, еле догнали вас, – ответил один, улыбаясь.
– Правила, что ли, нарушил?
– С этой стороны все нормально.
– А с какой ненормально?
– Пройдемте. – Второй мотнул головой в сторону фургончика.
Михалычу это не понравилось.
– Сейчас, мать предупрежу.
– Да это на минуту. Опознать нужно.
Михалыч набрал воздуха, пригнулся и влез в фургон. Внутри было тесно и пахло химией. Ламп не было, но было полусветло, Михалыч замер и присел.
Ледяной свет шел из огромного аквариума и шевелившейся в нем воды. В воде качался голый мужик, которого Михалыч, несмотря на отсутствие одежды, быстро узнал. Был он весь с головой в этой воде. Никак, или, как его назвал доктор, Лёха. На голой груди красовалась татуировка, а по ногам клубилась шерсть, точно спортивные штаны. Голова то подплывала к стеклу, то отплывала обратно и, как казалось, подмигивала. Перед аквариумом валялись куртка, испачканная темной кровью, и брюки с сапогами.
