За церковь в семье отвечала Лена, ездила туда перед тем, как контракт заключать, да и просто так могла зайти, постоять в косынке. Венчаться и Катюху крестить – тоже были ее придумки. Михалыч не возражал, уважая ее настроения, да и возражать ей запаришься.
Главное, не мог догнать, для чего ему было туда ходить. Просить чего-то? Но все необходимое у него было: жена, дочь, машина. Квартира почти в элитном районе. Работа с друзьями. Турция три раза. Здоровье, опять же. Спортивное и еще молодое тело. Все, что надо, в нем нормально стучало, дышало, обменивалось веществами, напрягалось и расслаблялось. Организм работал, как толково собранный и щедро смазанный мотор, претензий нет. Или в чем-то надо было каяться? Но в чем? Не убивал, не пил, не курил. Даже правила движения и те не нарушал. Почти.
Правда, последний месяц, когда началась эта бодяга с матерью, он думал иногда ночью под аквариумом, что в чем-то, наверное, надо было покаяться. Хотя бы для профилактики, в чем-нибудь. И попросить, чтобы все стало, как прежде. Но утром он поднимался уже без этих мыслей. Потому что как прежде быть уже не могло.
Церковь зажелтела за деревьями, машина притормозила. Небо снова успело измениться. Из ровного, как молоко, сделалось темным и клочковатым. Судя по наклонам деревьев, усилился ветер.
– Церковь, – объявил Михалыч.
Мать не отвечала, глядя своим обычным взглядом в окно.
– Выйдем?
– Не нравится она мне, – помотала головой.
Здрасьте, подумал Михалыч.
– Лады, – дернулся, – сам тогда быстро схожу.
– Сходи…
– Бутербродов, может, пока поешь?.. Там, в сумке. – Он застегивал куртку. – Лена положила.
– В другой раз.
Какой еще другой? – подумал Михалыч и вылез из машины. Да, ветер был. Под ногами играла легкая поземка. Дороги к церкви не было или успело замести. Михалыч пошел по снегам.
Церковь и правда оказалась странной – заброшенной. Проржавевшие луковки стояли порожними, без крестов. Пустые черные окна были кое-где забиты доской. Колонны были точно обгрызены, и в обгрызках краснел кирпич. Церковь, как Михалыч почувствовал, была какого-то стиля архитектуры. Стили он не различал, спец по ним была Лена. Михалыч знал только, что острое и колючее – это готика, а дальше доверял Лене.
Морщась от ветра, он зашел внутрь. Здесь было довольно чисто, темно, и гудело. Михалыч помотал мобильником, на стенах высветились остатки росписи. Мобильник погас, он постоял немного возле темной стены. В голове под плотно сидевшей шапкой на разные лады повторялось: «Господи…» Но продолжения у этого слова не было.
