Весь день у него в голове крутился один детский стишок — такая сводящая с ума напасть, когда какие-нибудь строчки привязываются к тебе и никак не желают отстать, маячат, насмехаясь, где-то на краешке сознания и корчат рожи твоему рациональному существу. Стишок звучал так:
Дождь в Испании идёт,
Скоро всё водой зальёт,
Только ты ему позволь.
Радость есть, но есть и боль.
Ну а дождик знай идёт —
Скоро всё водой зальёт.
Время — это полотно,
Ну а жизнь — на нём пятно.
Мир, дурашливый и важный,
Всё изменится однажды.
Мир прекрасный, мир постылый,
Всё останется, как было.
Хоть ты умник, хоть балбес —
Дождь в Испаньи льёт с небес.
Жаждем мы любви полёта —
А находим цепи гнёта.
Самолёт под дождь попал —
На Испанию упал.
Он не знал, что это такое — самолёт, который упал на Испанию, но зато знал, почему у него в голове всплыл именно этот стишок. В последнее время ему часто снился один и тот же сон: его комната в замке и мать, которая пела ему эту песню, когда он, такой маленький и серьёзный, лежал у себя в кроватке у окна с разноцветными стёклами. Она пела ему не на ночь, потому что все мальчики, рождённые для Высокого Слога, даже совсем-совсем маленькие, должны встречать темноту один на один. Она пела ему только во время дневного сна, и он до сих пор помнил тяжёлый серый свет дождливого дня, дрожащий на цветных радужных стёклах. Он до сих пор явственно ощущал прохладу той детской и грузное тепло одеял, свою любовь к матери, её алые губы, её голос и незатейливую, привязчивую мелодию детской песенки.
