Наконец стрелку надоело выслушивать всякий бред, и он оборвал Кеннерли на полуслове:
— А что за пустыней, не знаешь?
Кеннерли пожал плечами.
— Что-то, наверное, есть. Лет пятьдесят назад туда ходил рейсовый экипаж. Папаша мой мне рассказывал. Говорил, что там горы. Кое-кто говорит — океан… зелёный такой океан с чудовищами. А ещё говорят, будто там конец света и нет ничего, только свет ослепляющий и лик Божий с разверстым ртом. И что Бог пожирает любого, кому случится туда забрести.
— Чушь собачья, — коротко бросил стрелок.
— Вот и я говорю, что чушь, — с радостью поддакнул Кеннерли, снова согнувшись в подобострастном полупоклоне. Боясь, ненавидя, стараясь угодить.
— Ты там приглядывай за моим мулом.
Стрелок швырнул Кеннерли ещё одну монету, которую тот поймал на лету. Как собака, которая ловит мяч.
— В лучшем виде присмотрим, не беспокойтесь. Думаете задержаться у нас ненадолго?
— Пожалуй, придётся. Бог даст…
— …будет вода. Да, конечно. — Кеннерли опять рассмеялся, но уже невесело. В его глазах стрелок снова увидел желание убить. Нет, даже не так. Не убить — а чтобы стрелок сам повалился мёртвым к его ногам. — Эта Элли, чертовка, может быть очень миленькой, если захочет, верно? — Конюх согнул левую руку в кулак и принялся тыкать в кулак указательным пальцем правой, изображая известный акт.
— Ты что-то сказал? — рассеянно переспросил стрелок.
Теперь глаза Кеннерли переполнились ужасом — словно две луны поднялись над горизонтом. Он быстро убрал руки за спину, как шкодливый мальчишка, которого поймали за нехорошим занятием.
— Нет, сэй, ни слова. Прошу прощения, если что сорвалось. — Тут он увидел, что Суби высунулась из окна, и набросился на неё: — Я тебя точно выпорю, сучья ты морда! Богом клянусь! Я тебя…
Стрелок пошёл прочь, зная, что Кеннерли глядит ему вслед и что если он сейчас обернётся, то прочтёт у конюха на лице его истинные, неприкрытые чувства. Ну и чёрт с ним. Было жарко. Стрелок и так знал, что на лице старого конюха будет написана жгучая ненависть. Ненависть к чужаку. Ну и ладно. Стрелок уже получил от него всё, что нужно. Единственное, что он доподлинно знал о пустыне, это то, что она большая. Единственное, что он доподлинно знал об этом городке: здесь ещё не всё сделано. Ещё не всё.
Они с Элли лежали в постели, когда Шеб влетел к ним с ножом, пинком распахнул дверь.
Прошло уже целых четыре дня, и они промелькнули как будто в тумане. Он ел. Спал. Трахался с Элли. Он узнал, что она играет на скрипке, и уговорил её сыграть для него. Она сидела в профиль к нему у окна, омываемая молочным светом зари, и что-то наигрывала — натужно и сбивчиво. У неё вышло бы вполне сносно, если бы она занималась побольше. Он вдруг понял, что она ему нравится, нравится всё больше и больше (пусть даже чувство было каким-то странно отрешённым), и подумал, что, может быть, это и есть ловушка, которую устроил ему человек в чёрном. Иногда стрелок выходил пройтись. Он ни о чём не задумывался.
