Утром она сварила ему овсянку, которую он молча съел. Он сосредоточенно поглощал ложку за ложкой, не думая об Элис и вряд ли её замечая. Он знал: ему нужно идти. С каждой лишней минутой, пока он медлит, человек в чёрном уходит всё дальше и дальше. Возможно, он уже в пустыне. До сих пор он неуклонно держал путь на юго-восток, и стрелок знал почему.
— У тебя есть карта? — спросил он, оторвавшись от тарелки.
— Этого городка? — рассмеялась она.
— Нет. Страны к юго-востоку отсюда.
Её улыбка увяла.
— Там пустыня. Просто пустыня. Я думала, ты останешься, ненадолго.
— А что за пустыней?
— Откуда мне знать? Ещё никто её не перешёл. Никто даже и не пытался, сколько я себя помню. — Она вытерла руки о фартук, взяла прихватки и, сняв с огня ушат кипящей воды, перелила её в раковину. Над водой поднялся пар. — Тучи уносит в ту сторону. Как будто их что-то засасывает…
Стрелок встал.
— Ты куда? — В её голосе явственно слышался страх, и она разозлилась на себя за это.
— На конюшню. Если кто-то и знает, так это конюх. — Он положил руки ей на плечи. Они были жёсткими, его руки. Но и тёплыми тоже. — И распоряжусь насчёт мула. Если я соберусь здесь задержаться, нужно, чтобы о нём позаботились. Чтобы он был готов, когда надо будет отправиться дальше.
Когда-нибудь, но не теперь. Она подняла глаза.
— Ты с этим Кеннерли поосторожнее. Он скорее всего ни черта не знает, зато будет выдумывать всякие небылицы.
— Спасибо, Элли.
Когда он ушёл, она повернулась к раковине с посудой, чувствуя, как по щекам текут слёзы — горячие слёзы благодарности. Она уже и забыла, когда ей в последний раз говорили «спасибо». Кто-то, кто ей действительно не безразличен.
Кеннерли — мерзопакостный старикашка, беззубый и похотливый — схоронил двух жён и вовсю пялил собственных дочерей. Две девчушки, как говорится, ещё не вошедшие в возраст, таращились на стрелка из пыльного полумрака конюшни. Малышка едва ли не грудного возраста со счастливым видом пускала слюни, сидя прямо в грязи. Взрослая уже девица, белокурая, чувственная, неопрятная, что качала воду из скрипучей колонки во дворе у конюшни, поглядывала на стрелка с этаким глубокомысленным любопытством. Она увидела, что он на неё смотрит, приосанилась, ущипнула себя за соски, недвусмысленно подмигнула ему и вновь принялась качать воду.
Конюх встретил его на полпути между улицей и входом в конюшню. Его манеры представляли собой нечто среднее между открытой враждебностью и боязливым заискиванием.
