– Господа! – раздался звонкий голос Гребенникова. – Это просто возмутительно, наконец! Борис Васильевич, мы вас уже и так заждались! – подойдя, он протянул каперангу руку. – Здравствуйте! Господа, вы тут секретничаете, а всё, между прочим, простывает!
– Господа, прошу к столу! – позвала Ирина Лавровна.
– Что происходит в Севастополе? – спросил Пётр Сергеевич за ужином.
– То же, что и везде, – ответил Кромин. – С той поры, как Колчак вынужден был оставить пост, на флоте совершенная анархия началась. Он ещё как-то сдерживал её, а без него… – Борис Васильевич махнул рукой. – Мы, старшие офицеры, пытались уговорить его остаться, но он был непреклонен. Неподчинения он не мог вынести. Уехал… Впрочем, навряд ли он сумел бы остановить эту волну, разве что замедлить немного. Быть может, он и верно сделал, что не стал дожидаться конца. Только, вот, где он теперь? В Америке? Или шут знает где ещё? Сколько лет стоял наш флот у берегов Севастополя! Сколько побед одержал! Как гордо реял флаг Андреевский! А теперь – что? Корабли не выходят в море, матросы делают, что хотят, командиры боятся сделать замечание им! Правда, среди матросов есть и те, которые понимают всё, которым смута не по нутру. Я говорил с такими, они осуждали своих ошалевших сотоварищей. Но только антер ну ! Как только доходило дело до какой-нибудь забастовки, и они принимали сторону бастующих, боясь, чтобы их не заподозрили в сочувствие «офицерью» и контрреволюции! Вообразите, всякий нормальный, трезвый человек вынужден стал подчиняться негодяям и безумцам «страха ради иудейска»! И тот матрос, который с глазу на глаз со мной возмущался разрухой, назавтра, чтобы не отстать от своих, вынес бы мне смертный приговор! Но самое любопытное, что многие из этих людей сами не понимают, что с ними творится, будто скрутила их болезнь неведомая! Иду я однажды по палубе и едва не споткнулся о спящего часового. Стою, смотрю на него. Наконец, просыпается. И, видать, ещё не до конца очнувшись, перепугался, вскочил, вытянулся, дрожит, потом обливается: «Не понимаю, как это случилось, ваше превосходительство! Я всегда был исполнительным, честным матросом, ваше превосходительство! Это случилось со мной в первый раз! Сжальтесь, ваше превосходительство! У меня жена, дети…» И вдруг осёкся! Очнулся, понимаете ли, и вспомнил, что теперь офицер – ничто, что теперь он сам – хозяин. И сразу распустился, и совсем другим тоном уже заговорил: «Что вы на меня уставились, командир? Я просто на минуту расслабился! Что здесь плохого!» Сукин сын! – Кромин выпил рюмку водки, поморщился. – А один как-то сказал мне, что сам себя боится…
