Немец нахмурился.
— Ja! — отрезал он. — Das ist die Lorelei. Aber heute singt kein echter Deutscher das Lied des Juden Heine![1]
Почти тотчас же кучка школьников и школьниц затянула песню, но это не была песня о Лорелей. Мансарт не задавал больше вопросов.
Он побывал в деловито-шумном Руре — этом знаменитом промышленном районе. Деятельность предприятий Рура и приносимые ими прибыли объединяли французских и германских капиталистов даже в разгар войны. После беглого знакомства с Бельгией и Голландией, густо населенными, опрятными и трудолюбивыми странами, он прибыл к подлинной цели своего путешествия — Тервуриану.
Прекрасное здание музея возвышалось посреди роскошного парка. Все экспонаты музея отличались тенденциозностью. В первом зале были выставлены образцы природных богатств Африки, на эксплуатации которых покоилась европейская цивилизация. По своим размерам Бельгийское Конго в четырнадцать раз превышало территорию метрополии и тем не менее с самого начала рассматривалось исключительно как объект для выгодных инвестиций. Сейчас вопиющим беззакониям времен Леопольда I наступил конец. Были изданы постановления, ограничивающие власть крупных компаний. Католические миссии занялись созданием сети начальных школ. И все же, бродя по бесконечным, превосходно оформленным залам, Мансарт видел, что главное назначение Бельгийского Конго, как и во времена Леопольда, состояло в том, чтобы служить наживе бельгийских, европейских и американских капиталистов.
Мансарт припоминал историю всех обманов и насилий, с помощью которых это сердце Африки было превращено в колонию европейцев. Вспомнились ему выспренние обещания Генри М. Стенли «мирно насаждать христианство и цивилизацию». В действительности колониализм явился рассадником грабежей, убийств и болезней, колонизаторы несли гибель местному населению. Однако народ выжил. И вот перед вами плоды труда конголезцев! Правда, с первого и до последнего зала музея основное внимание уделяется не конголезцам и не продуктам их труда, а лишь прибылям, извлекаемым от переработки и продажи этих продуктов, притом не неграми, а европейцами.
В дальнейшем Мансарт пользовался сухопутным транспортом. Он останавливался в Эйзенахе, поблизости от Вартбурга, родины Лютера, и в гётевском Веймаре, повидал крупные торговые предприятия Лейпцига, ознакомился с Дрезденской картинной галереей и наконец приехал в Берлин, столицу Германии. На вокзале Мансарта встретил высокий белокурый юноша, приветствовавший его на отличном английском языке и доставивший его в небольшой, но уютный домик в пригороде — намеченное для него Фондом Карла Шульца пристанище. Мать юноши оказалась очень милой особой, ведущей хозяйство в этом чистеньком, типично немецком домике. Сама она не говорила по-английски и только с помощью сына могла беседовать с Мансартом. В скором времени прорвались наружу ее огорчения и надежды. Выяснилось, что ее сын при всей его типично нордической внешности и несомненной даровитости не мог рассчитывать в нынешней Германии ни на работу, ни на образование, ни вообще на какую-либо карьеру.
