Вдруг посреди этого бедлама зазвонил телефон. Это был Ингве.
— Позови, пожалуйста, маму, — попросил он, когда я сняла трубку.
— Её нет, — соврала я.
— Я знаю, что она дома, — не поверил он. — Почему вы до сих пор не выехали?
— Она уже отчалила.
— Я знаю, что она ещё там, — повторил Ингве. — Ну да ладно, увидимся завтра утром.
— Кто звонил? — спросила мама.
— Какой-то псих ошибся номером, — ещё раз соврала я и улыбнулась.
Господин Викман, рассекавший комнату широкими шагами, наступил в остатки рыбных тефтелей и отдавил Килрою хвост. Пёс взвыл и удрал на кухню. Этого он уже стерпеть не мог: сперва пичкали всякой гадостью, а потом ещё и хвост отдавили! С меня тоже было достаточно. Я опять взобралась на коробки и заснула.
Не знаю, который был час, когда мама разбудила меня:
— Пора ехать.
Спросонья я только хмыкнула. Никто не заметил, как мы исчезли.
— Всё-таки жалко уезжать, — вздохнула мама в дверях.
— Угу, — согласилась я, хотя моё мнение ничего не значит.
Хрустальная люстра слегка покачивалась от сквозняка. Блики плясали по обоям, по тёмным пятнам, оставшимся от картин и прочей дребедени. Луна снисходительно наблюдала спектакль, разыгрывавшийся внизу: танцы среди брошенной мебели, стол с остатками угощения, пустые стаканы и дымящиеся окурки.
Мы кое-как примостились среди коробок. Я положила голову маме на колени.
— У меня такое чувство, будто мы что-то забыли, — пробормотала мама и погладила меня по голове.
Я не ответила. Мне было всё равно. Она вечно всё забывает. К тому же уйму вещей она оставила в квартире нарочно. Я задремала под убаюкивающий шум мотора и не видела ни мостов, ни улиц, по которым мы проезжали, ни тысяч огней, какими Стокгольм украшает по ночам свой деньрожденный торт.
Глава вторая,
в которой мы выясняем, что именно забыли, ищем пропажу и я размышляю, каково жить с такой мамой, как моя
Сквозь пыльные окна в комнату вливалось солнце — занавесок ещё не было, и свет бил прямо в глаза. Но разбудили меня какое-то непонятное ворчание и стоны.
Оказалось, это мама. Она спала высоко на матрасе, брошенном поверх коробок с вещами. Одна нога в блестящем чулке свешивалась вниз. Я же спала, завернувшись в одеяла.
Что-то было не так!
Не так я привыкла просыпаться. Не от маминого храпа, не от солнца, слепящего глаза, не на чужом полу. Обычно меня будил холодный мокрый нос, тыкавшийся в живот, в руку или в ухо. Замечательное пробуждение!
Я села и прислушалась.
На улице гомонили чайки и дрозды-рябинники. Из ящиков доносилось извечное тиканье часов. Но не было слышно ни привычного цоканья когтей по линолеуму, ни умиротворённого скрежета собачьих зубов, грызущих ботинки, ни уютного ворчания и сопения, неизменно сопровождавших сон Килроя.
