«Хочешь в лоб?» — спрашивал он, щупая переносицу.
Круглый глаз противника заметно подмигивал.
«Прячешься?.. Ну, держи».
Ветер шевелил мишень, и солдат откровенно смеялся.
«Мало? На еще…»
Вместе с обоймой кончался и разговор.
— Корж, чего вы колдуете? — спрашивал командир взвода. — Придержите дыхание.
Впрочем, это говорилось только для порядка. У первогодка были крепкие руки и глаза цейсовской зоркости.
Все чаще и чаще картонный солдат возвращался из тира с простреленным шлемом или дырой в подбородке.
Все шло по-старому. Дни ложились плотно, как патроны в обойму, только обойма эта не заряжалась ни разу. Физгородок, манеж, караульный устав, старый учебный пулемет с пробитым надульником (его теперь собирали, закрыв глаза), тетради, классные доски, стучание мелка, а по вечерам шелест книжных страниц, рокот домр или перестук домино — все это больше походило на образцовую школу, чем на службу в пограничном отряде. Даже казарма, с ее кремовыми занавесками, бумажными цветами на деревянных столбах и четырьмя огромными фикусами в ленинском уголке, выглядела не по-военному — мирно.
Приближалась зима. По утрам, как чугунная, звенела на манеже земля. Осыпались последние желуди. Над станицей Георгиевской, где стоял отряд, висел синий кизячный дым — во всех печах гудело пламя. А Коржа по-прежнему держали в учебном батальоне.
«Живем, как в Пензе, — писал отцу Корж, — чистим сапоги, вместо пороха нюхаем ваксу… Того гляди назначат в каптеры».
А между тем на границе было далеко не спокойно.
Длинные цепи огней горели на юго-востоке, где поднимались крутые вершины сопок Мать и Железная. По ночам натужными голосами орали завязшие в болотах грузовики, и прожекторы прощупывали мосты и беспокойную, горбатую землю.
На краю села казачки накрест заклеили стекла бумагой — промерзшая земля гудела от взрывов. Станичные дивчата делились с первогодками калеными семечками и новостями.
Шел тридцать пятый год. С укреплений восточной полосы еще не сняли опалубку, но бетон уже затвердел. Упустив время, противник нервничал. Изо дня в день с застав сообщали о выкопанных пограничных столбах и задержанных диверсантах.
Появились раненые. По двору лазарета вторую неделю катался в ручной коляске красноармеец с пергаментно-светлым лицом. Один глаз у него был голубой, веселый, другой закрывала черная повязка. Дивчата передавали красноармейцу через ограду целые веники подмерзшей резеды и гвоздики.
Однажды Корж не выдержал:
