Так проходит полчаса — всем кажется, что они уже давно знакомы, знают друг друга много лет. Шумит над ними высокий сосновый бор, шелестит вершинами, отряхивая на землю мягкие снежинки. Полны ожидания теплые машины — гудят ровно моторами, нацелив фары на север.
— Пора в путь, друзья-товарищи, — сказал Свирин, поднимаясь. — Прошли всего пятнадцать километров… К утру надо попасть в Сосновку. Там отдохнем.
Заметно вечерело. На снегу лежали густые сине-розовые тени, верхушки сосен смыкались на потемневшем небе. Перед головным трактором пролегла светлая полоска света, вспыхнула на снегу, и оказавшийся в ней Калимбеков стал молочно-белым: Свирин включил фары. В небольших вмятинах узкой пешеходной дороги снег просвечивал розовым. И когда вспыхнули фары других машин, наступила ночь.
Тракторы пошли на север.
Калимбеков пел.
Сдвинув на затылок ушанку, цепко ухватившись за рычаги управления, он однообразно покачивал головой и пел высоким, протяжным голосом:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…
Пропев последние слова: «А любовь Катюша сбережет», он несколько минут чутко прислушивался к гулу мотора и опять тихонько начинал петь все сначала. Машину покачивало, скрипели рессоры, в кабину временами заглядывал свет прожекторов идущего позади трактора, и тогда Калимбеков видел профиль своего соседа Замятина. Парень дремал, полуоткрыв рот; иногда его голова падала вниз, он вздрагивал выпрямляясь. Шапка лезла на лоб, и он поправлял ее расслабленным движением правой руки.
Калимбеков еще раз покосился на соседа, перестал петь:
— Рахим меня звать, слышишь, товарищ?
Замятин улыбнулся сквозь дрему:
— Слышу, дядя Рахим…
— Нравится моя песня? Всю жизнь пою. На фронт ехал — пел, с фронта домой ехал — пел. Жена у меня — Катюша, хорошая жена, друг, товарищ…
По желтоватому скуластому лицу Калимбекова плывут тени, отраженные от фар, и оно то вытягивается, то странно сужается; голос тракториста, глухой, гортанный, без труда перекрывает шум мотора, и Замятину сквозь дрему кажется, что когда-то давно, очень давно он слышал этот голос, но не может вспомнить, где это было, кто говорил так.
— Слышу, дядя Рахим. Вы меня Сашкой зовите, дядя Рахим…
— Хорошее имя Сашка…
Сашка снова забывается в полусне. Впечатления последних дней как кусочки яркой, но непонятной картины: вызов к директору леспромхоза, ласковый отеческий голос этого сурового и молчаливого человека — все неожиданно, непонятно. «Вы хороший тракторист, комсомолец — вам и карты в руки! Получайте командировку, товарищ Замятин!» Затем вызов в райком комсомола, чуть ли не все бюро на местах, испытующие взгляды. И через десять часов — в пути!
