И такой же острой болью пронзило его прикосновение рук, вытаскивавших его на берег…
Он не помнил, как долго пролежал на песке. Очнувшись, увидел склонившихся над ним рыбаков и замер от страха. У обоих лица были белее мела, руки тряслись. И это больше чем пережитое под водой (все произошло так мгновенно) подсказало ему, что с ним случилось и чем бы все могло кончиться, не окажись поблизости этих людей.
Он побрел домой. Темное пятно на берегу, где он только что лежал, долго не исчезало, несмотря на жаркое солнце. — так глубоко вода пропитала песок. Маккавей шел медленно, то прикрываемый тенью деревьев, то ослепляемый пробивавшимся между стволами закатным светом. Он чувствовал странную пустоту внутри: как будто водоворот, швырнувший его о глинистый берег, что-то сдвинул у него в душе, смыл слой почвы и оттуда, точно пористая известковая скала, выступил страх. Земля продолжала качаться под ногами, казалось, она вот-вот расступится и поглотит его.
Тени деревьев на дороге пугали его, напоминая огромные трещины. Мальчик перешагивал через них, ему казалось, что стоит ему сделать неверный шаг, как он свалится в пропасть.
Прошло время. Маккавей думал, что этот случай померкнет в его памяти, исчезнет в груде других впечатлений, как в засушливый год почти вовсе исчезают выпитые сухими песками воды Огосты. Он ошибся. При виде ребячьей одежонки на берегу какой-нибудь заводи и голых мальчишек, при всплесках подернутой ряской воды под животами ныряющих с берега детей Маккавея бросало в дрожь. Словно он не стоял в этот жаркий полдень на берегу, глядя, как плещется в воде намучившаяся в школьных классах детвора, а раздевался, оставлял на песке одежду и шел к реке. Но заводь, которой касались его ноги, была иной: вода темнела, застланная тенью старой осины, подводная яма глухо и грозно гудела, и кожа покрывалась мурашками от прикосновения набегавших волн…
Мальчики, гомоня и вскидывая руки, исчезали в воде (наверно, ложились на спину, чтобы обмануть других, — дескать, вот как здесь глубоко), а он слышал не их гомон, а свой испуганный вопль. Вода захлестывала горло, вспарывая его, как нож.
Пережитый ужас не забывался, в памяти сами собой воскресали увиденные тогда картины, тут же вытесненные страхом, который тогда сделал воду черной, как деготь, чтобы заслонить ему глаза этой вязкой чернотой. Теперь же Маккавей явственно видел корни осины — красноватые, густо переплетающиеся, чуть побелевшие на концах, чувствовал, как убегает из-под ног песок, как разверзается бездна, в которую он падает. Горло горит от проглоченной воды, а на самом толстом корне осины шевелится та самая крыса, которая много лет назад свила гнездо на пасхальных куличах. Маккавей видит ее посеребренное речной пеной брюхо и острый кончик хвоста, слегка подрагивающего от речного течения. Крыса тоже смотрит на него и не собирается ни нападать, ни спасаться бегством. Молча следит за схваткой между мальчиком и смертью, и только сверкание глаз выдает сатанинскую радость, какую испытывает эта вцепившаяся в корень, ненавистная Маккавею тварь…
