Маккавей уехал с незнакомцами. Поредела пыль, поднятая машиной, осела на листьях и траве, потом заморосил дождик и смыл ее, и жизнь опять потекла, будто ничего не случилось. Все так же перекликались над поречьем сойки, глухо пыхтела драга, уже подбиравшаяся к железнодорожной насыпи, тихо журчали высыхающие броды, — между камнями уже почти не осталось воды.
Маккавей уехал, прошли недели, потянулись месяцы, и никто, кроме отца, не заметил, что его больше нет здесь.
Плодовые деревья отцвели. Червь пополз к сердцевине яблока. Потом вымокшая под сентябрьским дождем ворона закачалась на своих чугунных лапах и принялась клевать упавший плод. Взошел безвременник, и над поречьем разнеслось резкое дыхание близкой осени.
Как быстро мчалось время!.. А Маккавея все не было. И никто этого не замечал…
Однажды в полдень на шоссе снова показался автомобиль. Учитель решил, что это, наверно, итальянцы, потому что охота на фазанов уже началась, но потом разглядел, что машина старая, тихоходная, и шины у нее не шипят, как у тех серебристых иностранных лимузинов, которые минувшей осенью вздымали тучи пыли на этом шоссе. Машина, показавшаяся из-за поворота, — это было такси — медленно волочила свою тень по щебенке, словно сидящий за рулем человек не знает хорошо дороги либо везет пассажира, который внимательно осматривается по сторонам и что-то ищет.
Машина взобралась на бугор, где когда-то начиналось село, и исчезла за пышными кронами деревьев. Ненадолго задержалась там, а затем вновь донеслось ее тарахтенье. Она подъехала к источнику, свернула на обочину и остановилась. Задняя дверца отворилась, и оттуда вышел высокий лысый человек в синем костюме. Он повернулся к дому — над низкорослым ивняком белела труба, из которой шел дым, — что-то сказал водителю и направился к этому единственному уцелевшему домику на берегу.
Стоя перед домом, Христофор Михалушев рассматривал приближающегося человека — незнакомого и, судя по покрою костюма, нездешнего: однобортный приталенный пиджак с длинными шлицами по бокам, из-за чего полы свободно развевались, брюки с широкими штанинами при каждом шаге обнажавшими острые носки черных ботинок. День был жаркий, узел сиреневого галстука был ослаблен, гладко выбритый массивный подбородок поблескивал от пота, как и вся голова — лысая, словно отполированная рукой парикмахера.
Человек в синем костюме шел неторопливо и чуть скованно — должно быть, еще не размялся после долгого сиденья в машине. Бритая голова блестела, точно фаянсовая, четко обрисовывались ушные раковины и короткие дуги бровей над кошачьими глазами с коричневатыми веками, а под глазами подрагивали дряблые, морщинистые мешки.
