Где ты, вторая кормилица? Неужели не всё учли когда-то великие боги? Время идёт, малышка растёт. Бегает на четвереньках. Не стыдится наготы. Вынюхивает коренья и грибы. Везде оставляет свои какашки. Смышлёная, ловкая и напористая, она во всем превосходит своих товарищей из племени свинячьего. От Ап един она получила силу богатырскую, недоступную нежным дщерям человеческим. Не Далилой была она, и не Деянирой, а была Самсоном в женском теле, можно и с Геркулесом сравнивать.
Где ты, где ты, вторая кормилица, что ребёночку дала бы весёлость, нрав кроткий, озорство и любовь к полу сильному?
С весенними ручьями в пойме речушки, где семейка кабанихи с приёмышем человеческим обретается, звонкий голос запел-зажурчал. То нимфа прелестная луговая, владыка рек, берегов и лесов, русалка озорная идёт, песню поёт, волосы русые гребнем из рыбной косточки руками прелестными расчёсывает. Тело прекрасное неземным сияньем светится. И песня чудная завораживает. Иди ко мне, Мория, дочь олимпийцев любимая, напейся из сосков моих молоком нежнейшим. Всё учли великие боги, хоть и стареющие. То Метэ пришла, дочь Вакха приёмная, что Опьянением любовным зовётся. Наполненная грехом сладострастия весёлого или сладострастной тягой к весёлому греху. Понятия часто равнозначные.
Бегает малышка озорная с поросятами полосатыми да ныряет в потоки весенние. Хорошо ей, неразумной, жить под присмотром двух кормилиц любящих. Проходит той жизни весенней месяцев несколько. Раздаются неподалёку звуки рожков охотничьих да лай собак озверелых. Свора гончих уже приближается. Как спрятать запах звериный от собачьих носов, чутких к разным веяньям?
Кто найти хочет, извести комочек жизни неокрепший, оказывающийся во второй раз на волосок от гибели? То ли вельможи партийные, партайгеноссе разжиревшие хотят мясцом кабанихи-родственницы побаловаться, то ли недруги страны морийской и богов олимпийских престарелых, на корню хотят пресечь царицу будущую морийскую. Каждая кормилица по-своему защищает малу деточку. Кабаниха невоспитанная, огромная, неудержимая выскакивает из зарослей тростника с папоротником навстречу своре собак, истерично лающих, да раскидывает их в благородном своем негодовании, словно щенят маленьких. Раздаются выстрелы загонщиков. Бежит, бежит Апедия, уводит оголтелых охотников подальше, подальше от милого ребёночка спрятавшегося. А выстрелы догоняют и догоняют кормилицу звероподобную. Кровь застилает глаза кабанихе. Силы тают. Сердце бьёт молотом о наковальню. Подальше, подальше увести загонщиков. Падает у ног вельможного партайгеноссе пузатого, жирными складками переполняющего собственную одежду. Кукурузной едой пахнущего. Эх, не доведётся больше Непедии кукурузы поесть, как прежде, досыта. Дал бы я тебе, Апедия, кашки кукурузной. Не чужие мы. Учёные говорят, нет животного, кроме свиньи, ближе человеку по устройству организма его. Да не судьба. На охоте я. И подогнали тебя ко мне загонщики аккуратненько. Выстрел раздаётся последний. Вспышка света. И нет Апедии. Станет ли мир морийский теперь более воспитанным, более правильным? Да нет. Собрана была Невоспитанность в огромном теле Апедии. А теперь частицы её разнесутся по всей земле пылью водяной тончайшею, и каждому человеку по кусочку достанется, кусочку крошечному, да всем теперь заметному.
