— Барабек… — изумленно прошептал Сашка.
Завороженный нервными гримасами уродливой морды, Сашка едва не прозевал, как из двух меньших выпуклостей выросли огромные ладони, увенчанные толстыми сардельками пальцев. До предела натягивая кожаную обивку, они потянулись к мальчишке, сжимаясь и разжимаясь. Вздрогнув от неожиданности, Сашка проворно отскочил назад. Клацнув приподнятым сиденьем, диван сделал рывок вперед, нещадно царапая пол, собирая в гармошку потертый палас. Странно, но страха Сашка не чувствовал. Лишь злобу на глупого Барабека, отравляющего ему жизнь даже из могилы.
— Что, падла, руки коротки? — злорадно воскликнул Сашка.
— Робин-Бобин-Барабек скушал сорок человек! А на утро говорит — у меня живот болит! — прокричал он обидную скороговорку.
Опережая очередной рывок дивана, Сашка вскинул топор под потолок, едва не задев люстру, и с размаху опустил его прямо на исходящее рябью лицо мертвого Роберта. Кожаная морда не брызнула кровью. Не развалилась пополам, обнажая сахарящиеся лицевые кости и хрящи. Она просто исчезла. А Сашкин топор, ударившись в упругое диванное сиденье, спружинил обратно. Обухом прямо в лоб незадачливого вояки.
От удара подкосились ноги и Сашка рухнул на колени. Перед глазами плыли лиловые амебы, пальцы рук подрагивали, из последних сил стискивая топорище, в ушах стоял приглушенный гул — это, обдирая краску с пола, скрежетал подбирающийся к нему вплотную диван. Сашка попытался вслепую оттолкнуть от себя приближающийся ужас. Осознание опасной ошибки пришло, только когда его пальцы ударились о гладкую поверхность фанеры. Диван только что открыл крышку. Он, Сашка, самостоятельно запихнул руку в раскрывшуюся «пасть».
Деревянные челюсти перехватили его предплечье, сжимая добычу, угрожая расплющить, разломать и, в отсутствии зубов, — перетереть. Боль, незамутненная, яркая, в одно мгновение начисто смыла все остальные ощущения. В голове прояснилось, туман перед глазами рассеялся. Даже пульсирующий лоб, стремительно набухающий лиловатой шишкой, отошел на второй план. Свободная рука с силой сжала прорезиненную рукоять топорика. Перед самым лицом корчащегося от боли Сашки вздыбилась обивка, образуя ненавистное Барабеково лицо. Черные руки, блестящие вытертой кожей, тянулись к Сашкиному горлу, но лишь бессильно хватали воздух в сантиметрах от цели. Долго так продолжаться не могло. Сашка терял силы с каждой секундой — от невыносимой боли, от усталости… от страха. Но именно страх позволил ему, собрав остатки мужества, с воинственным криком обрушить топорик на подлокотник дивана.
