Словно и впрямь аплодируя хирургу, небеса разверзлись с новой силой. Атмосфера почти вспыхнула ветвистыми разрядами – от одной пылинки к другой, все быстрее и свирепее. Инстинктивно пытаясь спрятать лицо, Йонге быстро нагнулся.
И на него рухнул потолок.
Удар был такой силы, что сначала Йонге даже не ощутил ничего, кроме костедробильного сотрясения: самым пугающим ощущением было четко ощутимое движение глазных яблок в глазницах и явственно сместившиеся в носу хрящи.
А потом Йонге стало очень больно.
Он захрипел, пытаясь поднять голову, руку, повернуться, хоть что-нибудь… И по-прежнему ничего толком не видел, хотя яркий свет постепенно гас: градом катящиеся слезы не давали рассмотреть окружающий мир. Дышать тоже не получалось: Йонге разевал рот и тщетно пытался втянуть воздуха, но легкие застыли и не собирались двигаться.
Отчаянно клацая зубами, он внезапно наткнулся на твердое и стиснул это изо всех сил. Твердое сжалось, а потом брызнуло пронзительной горечью.
И боль прошла.
Йонге облегченно разжал зубы, выпуская прокушенный наконечник мед-инъектора. Спасибо доброму гению «Цейс Индастриз», предусмотревшему и жидкие формы лекарств, и анализатор химической активности в слюне человека… Спасибо, боже, за лошадиную дозу анестезии…
Йонге попробовал снова повернуть голову, наслаждаясь ушедшей болью. Чересчур сильно наслаждаясь. Просто непотребным образом.
Мысль о такой-то матери пришла одновременно с вопросом, насколько лошадиной была доза.
Он имел очень слабое представление о лошадях и прочих земных животных, нынче водящихся только в заповедниках, но знал градации: мышиная доза, нормальная, лошадиная и слоновья. Кажется, даже слоновья была недостаточной в сравнении с принятой им.
– Йонге! Йонге!
Голос Рудольфа пробился сквозь вату в ушах.
– Йонге, ты живой?!
– Да-а, – проскрипел Йонге, роняя каждый звук отдельным колючим шариком.
– Слезь с меня, придурок! Раздавишь!
– Н-н…
Йонге хотел сказать, что не может, но слова окончательно застряли в горле. Каждый раз, когда он шевелился, приятное давление на спину возрастало. Он поерзал, и острый приступ чистого физического удовольствия пронзил его от плеч до самого паха, тут же стекая в яйца и каменно там затвердевая. Йонге уперся в пол обеими руками, приподнялся, не стерпел наслаждения и лег обратно. Рудольф был такой горячий, такой мокрый…
Йонге с тупым удивлением смотрел на собственные руки и никак не мог понять, когда они успели превратиться в иглобразов. Тонкие коричневые иглы торчали из тыльной стороны ладоней. Сверху коричневые, у основания красные. Все руки красные. Пол красный.
