Сейчас рядом не было никого. Даже если и был, это больше не имело значения. Значение имела только эта теплая рука, которую она сжимала, лишь теперь убедившись окончательно, что он жив.
В полуосознанном порыве она коснулась губами его пальцев. Эта красивая, безупречной формы рука столько раз ласкала её тело. Сейчас костяшки пальцев были опухшими и сбитыми в кровь, словно у какого-нибудь матроса-забулдыги. Но пальцы на мгновение сжали её руку.
Этот мимолётный отклик словно прорвал плотину, и весь страх и отчаянье, которые она так долго копила в себе, вырвались наружу. Нина обхватила руками шею Штольмана и горячо зашептала сквозь слёзы:
- Яков, спаси меня! Умоляю! Ты можешь!
Тёплые руки легли ей на плечи, рождая надежду, что не всё ещё потеряно.
- Давай уедем отсюда! Просто уедем – ты и я. Оставим этот камень, бог с ним!..
Она почувствовала, как под её ладонями его мускулы деревенеют. А потом он отстранился. Лицо было неподвижным, как у статуи. Только веко снова едва заметно дрогнуло.
- Спаси меня!
- Нина Аркадьевна, вам никогда не приходило в голову что-то сделать для спасения самой?
- Когда-то ты обещал мне помощь!
- Ровно то же предлагаю сейчас. Уезжайте!
- И это всё, что ты можешь мне сказать, вернувшись из мёртвых?
Её фраза остановила Штольмана в дверях. Он медленно обернулся, придавив её тяжёлой усмешкой:
- Интересно, сколько было заплачено Лассалю, чтобы я из мёртвых не вернулся?
Нина всплеснула руками:
- Якоб, нет! Я никогда не отдавала ему такого приказа. Я не хотела, чтобы ты умер!
- Нина Аркадьевна, вы когда-нибудь определитесь со своими желаниями?
- Да!
Бровь так знакомо иронически вскинулась в ожидании ответа.
- Я хочу, чтобы ты был со мной!
Штольман устало вздохнул:
- Вы, как всегда, забыли осведомиться о моих желаниях.
- Якоб, я люблю тебя!
Но он только покачал головой, не оборачиваясь, и вышел прочь.
Он никогда не вернётся!
Нина Аркадьевна бессильно опустилась на стул. По лицу текли беззвучные слёзы, но это уже не имело значения. Никто их не увидит…
- Что, малышка, неприятно, когда болит у тебя самой и по-настоящему?
Откуда-то в комнате возник американец – злой гений последних трёх недель. Прогонять его, протестовать, скрывать свои чувства уже не было сил.
А, может, не было никакого американца? Он ей только чудился?
Но нет, он был. Подошёл поближе, принеся с собой запах табака и сыромятной кожи. Он видел её позор. Слышал разговор со Штольманом. Теперь это уже не имело значения. Она умерла. Скоро умрёт. Вернётся Робинсон, и её будут судить. За преступления, которых она не совершала.
