— Здравствуйте, дорогой друг, — сказал кто-то, наклонившись над Петром Ильичом.
Петр Ильич вздрогнул, поднял глаза, и глаза его встретились со смеющимися, хохочущими и вместе притаившимися глазами. Редкие, почти совсем белые волосы Алекса Керда разлетались на ветру. Лицо, крупноморщинистое, покрытое загаром, казалось еще темней от светлой и тонкой седины. Галстук бабочкой, не очень опрятный, традиционно сочетался с отложным воротником не слишком свежей рубахи. Вид у старика был неухоженный. Но лицо его сияло довольством, радостью жизни. В волосах, галстуке и широко ложившемся на плечи воротнике было что-то бесшабашное, удальское и вместе с тем как будто отчаявшееся, словно он находился на последнем взводе, пределе оживления.
— Здравствуйте, — вскакивая, сказал Петр Ильич. — Простите, запамятовал… Алекс?..
— Алекс Янович, прошу, — ответил искусствовед. — В прошлый раз вы, кажется, рассердились? Я не слишком удачно занимал ваших дам?..
— Да что вы, помилуйте! — ответил Петр Ильич.
— А я было подумал… Особенно, когда заговорили о тенях. Все это внутренний монолог. Сказанное ни к кому не относится, кроме меня самого. Что ж делать? В городе узкие мостовые. Они полны теней. У теней свой язык. А? Не так? Тень — эго язык утра, если хотите знать. Когда человек стареет, он научается ценить многое. В одиночестве возраста я научился ценить папиросу. И тень. Это друзья, которые не оставляют нас. Вы, Петр Ильич, человек добра, так сказать. Человек гармонический. А? И человек с юмором. Или это тот горький юмор, который всегда обращен на самого себя? Нет, нет… Не пробуйте возражать. Вы бродили по городу в пять утра. Я вас видел. Фонари… Вы помните?
Петр Ильич ничего не ответил. Не поднимая глаз, он смотрел на скатерть.
— Удивительные фонари. Право, кажется иногда, что вот-вот оттуда, из подворотни, выйдет фонарщик… Старый. Как я. А туман?.. Вы заметили, как отступает туман? А крендель, крендель над булочной?..
Старик был пьян. Петр Ильич видел это, испытывал неловкость за него. И вместе с тем сострадание.
— Да что вы, что вы! В пять утра? Не обознались ли вы, Алекс Янович?
— Право, нет… Видите ли, нельзя сказать, чтобы я не спал вовсе. Но я просыпаюсь рано, как большинство стариков. И тогда, случается, выхожу в город. Чтобы не чувствовать одиночества. Сяду на камень посредине двора. Я стар, стар… А все во-круг — молодо: трава, плющ, утро, ржавчина на обломках металла, около свалки… И небо.
