– Ждать до морковкиного заговенья! – снова воскликнул жираф. На этот раз – с интонацией упрека и даже порицания.
– Последнего дня Помпей, – сказал американец.
– Простите? – не понял мужчина.
– Я говорю, до последнего дня Помпей! – повторил американец. Он понемногу расковывался, смущение в его голосе стало сменяться бесцеремонностью. – В смысле, ждать до этого срока.
– Почему? – снова не понял мужчина.
– Потому что Помпеи должны быть засыпаны пеплом.
– В смысле, всякая жизнь конечна – и ждать придется до ее конца?
– В смысле, что Этна, сколько ни спит, в конце концов обязательно просыпается.
Мужчине это надоело. Испортил ему последнюю затяжку, сейчас принялся говорить загадками.
– Ладно, – махнул он рукой. – У вас у американцев мышление – без полбанки не разберешься.
– На человека. По полбанки на человека! – с удовольствием завопил жираф. Вот так помолотить языком – это было ему в самый кайф. – А для жирафов – по две полбанки. У нас шея длинная, пока дотечет, куда надо, всосется – сдохнешь ждать результата.
– Нет, у нас все построено на точном расчете, никаких полбанок, – с полной серьезностью отозвался американец. – Другое дело, невозможно точно рассчитать, когда она все-таки проснется.
Мужчина, не продолжая больше этого разговора, шагнул к двери, ведущей в межвагонный переход, открыл, наполнив тамбур еще более сокрушительным лязгом и грохотом, бросил на стремительно бегущий внизу путь окурок и закрыл дверь. И сразу, показалось, на тамбур обрушилась тишина.
– Можно будет у нас появиться, – сказал мужчина в этой оглушающей тишине. – Есть вариант. Любитель каратэ где-то служит, все время туда-сюда, хлоп дверью – и нет. А его подруге что с нами сидеть? Тоже хлоп дверью – и ушла к приятельницам. Вот в это время – милости и прошу.
Жираф захмыкал, боднул американца рожками в лопасть и так, хмыкая, прогудел:
– Прямо по-американски. Вроде секса по расписанию. Живем теперь, да?!
9
Радио гремело некой радиопьесой со стрельбой и взрывами. Кого-то ранило, кого-то убивали, актеры верещали дикими голосами и кричали, перевязывая раны: «Не умирай!» Моментами для создания эмоционального фона вступала музыка, – она была под стать звуковым эффектам и актерским воплям: тоже словно бы садила из автоматов и жахала из минометов, а скрипки с альтами блажили, будто их резали.
Купе было полно. И адам со стремительно полнеющей евой, женщина, сидевшая с завязанной полотенцем головой, а кроме того… кроме того – сын, в явном нетерпении перетаптывающийся у стены с ноги на ногу.
