Купе проводника стояло открытым, но самого проводника в нем не было. Лежала на столике пачка сигарет марки «Винстон», газовая зажигалка, развернутый на середине глянцевый журнал с яркими фотографиями, – и это все, что свидетельствовало о его присутствии в вагоне. Мужчина не видел проводника уже очень давно, целую пропасть времени. Когда садились в поезд, проводником был усатый рябой старик – взгляд, случайно наткнувшись на него, тотчас в страхе отскакивал в сторону: так суров, так грозен был старик, чувствовалось: что не по нему, не понравишься – выведет в тамбур, отомкнет дверь наружу и выкинет на полном ходу, без всякой жалости. Потом усатого сменил лысоголовый, толстопузый, постоянно кричавший непонятно что, бегавший по вагону из конца в конец с чаем в подстаканниках и заставлявший всех пить чай независимо от того, хочет кто или нет; его сменил густоволосый, густобровый, с улыбчивым жизнелюбивым лицом, этому было все равно, пьют у него чай или не пьют, ему все было все равно, и он часто вообще исчезал из вагона; и новые проводники, заступавшие на дежурство после него, вели себя похоже.
Но когда мужчина, умывшись, почистив зубы, побрившись, вышел из туалета и направился обратно в купе, проводник сидел на своем месте, курил, облокотив руку с сигаретой о стол, щурился от вьющегося дымка, закидывая голову назад, и листал журнал с яркими фотографиями. Это был еще вполне молодой человек, много моложе своих предшественников, и вместе с тем удивительно на них на всех – не на каждого в отдельности, а именно на всех сразу – похожий. Мужчина остановился в проеме двери и, старательно улыбаясь, поприветствовал проводника.
Тот поднял от журнала глаза, отнес руку с сигаретой подальше в сторону и молча уставился на мужчину. Взгляд у него был холодный и как бы сонный. У мужчины внутри от этого взгляда невольно продрало морозцем.
– Чаю можно? – спросил мужчина, продолжая старательно улыбаться.
– Чаю? – переспросил проводник, словно не понял.
– Чаю, – подтвердил мужчина, снова ловя себя на том, что по спине у него ознобно ползут мурашки.
– А хочется? – спросил проводник.
На лице у него при этом появилась улыбка. Как бы он и без того знал, что хочется, полагал это желание слабостью, но, впрочем, слабостью простительной.
– Хочется, – опять подтвердил мужчина.
– Ну, хочется, значит, будет, – окончательно простил ему его слабость проводник, продолжая улыбаться. – Идите. Ждите.
И вновь склонился к журналу перед собой, поднес руку с сигаретой к губам, затянулся, всасывая внутрь щеки.
