— Я организую вам "тропу" через фронт, но не официально. Вы понимаете, Себастиан?
— Вполне, — подтвердил Шаунбург.
— У меня есть знакомые контрабандисты. Они кое-что задолжали… лично мне, — объяснил полковник. — Но они не связаны с нашим отделом, и знать лишнего им не надо. Просто человек. Однако с той стороны фронта у меня никого нет.
— Это не страшно… — осторожно ответил Баст. — Там… Я что-нибудь придумаю. Я это умею.
— Вот и славно, — улыбнулся полковник. — Но вам следует уложиться в семь — максимум, десять дней. Ведь неделю или дней десять вы вполне можете проболеть… Лихорадка, инфлюэнца… Дизентерия… Я отвез вас, скажем, на estancia в горах… к моим хорошим друзьям.
— То есть, формально я все это время буду оставаться здесь? — уточнил Баст, начинавший понимать, какую услугу готов оказать ему Нестор Фернандес.
— Разумеется, — улыбнулся тот и, предваряя возможные оговорки и сомнения, тут же расставил все по местам:
— И, конечно же, и речи быть не может о какой-либо форме компрометации или шантажа. Никаких бумаг, никаких "случайных" свидетелей. Все это между вами и мной. Между двумя кабальеро.
— Я благодарен вам, Нестор. Я вам обязан… — начал было Шаунбург, но Фернандес остановил его жестом руки.
— Вы воюете вместе с нами, Себастиан, рискуете головой. Но Испания моя родина, а не ваша.
* * *
…Три грека в Одессу
Везут контрабанду…
Контрабандистов было трое, но они, разумеется, оказались испанцами, а не греками. Имелась ли тут какая-нибудь существенная разница в облике и повадках, Шаунбург не знал, но предполагал, что нет. Все трое — поджарые, бородатые, дочерна загорелые, и темные глаза настороженно смотрят из-под черных кустистых бровей, сросшихся над переносицей. А еще у всех троих крупные прямые носы, тонкие губы и длиннопалые узкие ладони, и легко представить эти ладони с кривым ножом или стилетом.
"Братья? Сомнительно. Хотя…"
Как и условились, Баст ждал провожатых в хижине немого старика до заката. От холода, изо рта при дыхании выходил пар. А вокруг — пронзительная тишина, какая бывает только в горах. Тишина, холод, снег на склонах высоких гор и наливающееся глубокой синью близкое небо…
Вполне "насладившись" горным пейзажем, красоты невероятной, Шаунбург ушел в лачугу, помог старику развести огонь в очаге, а остаток дня провел перебирая в памяти счастливые минуты прошлого, и рассматривая язычки пламени, играющего с коротенькими кривыми полешками. Как ни странно, Шаунбург редко вспоминал свое настоящее прошлое, то есть, жизнь доктора медицины Олега Ицковича. И более того, чем дальше от момента "перехода", тем менее эмоционально значимыми становились посещавшие его порой воспоминания. Словно бы действовал неизвестного происхождения "наркоз", не позволявший болеть душевным ранам.
