Как рассосалась эта история? И почему? Постепенно стали забывать ее, а вспоминая, разводили руками.
Тогда я не пыталась понять: сама ходила еле живая от мнимых моих ошибок в издательстве "Советский писатель"... О помощи американским бандитам... Если бы не умер Сталин...
Но возвращаясь к этой истории через много лет, я поняла, что Сталину дорога была эта ошибка. Ведь он не молодился, как Брежнев, не любовался своим отражением на поверхности полированных столов, как тот.
Она была дорога ему — эта ошибка — наивной верой рабов, что он был всегда. Во все века. Привычкой к тому, что он был, был и есть. Что-то прорвалось в этой ошибке, за что казнить он не стал. Не захотел. Ну, появился на свет веком раньше — что тут плохого? Ничего плохого, а может быть, что-то и очень хорошее, приятное, символическое даже — вечный Сталин...
Мне эта история кажется очень существенной для того, чтобы понять, как руками писателей поднимал он собственный образ над землей, в какой мифологии нуждался, что принимал и что отвергал в творчестве писателей, создававших его образ, его голос, его походку, его власть. Почему запретил пьесу Булгакова о нем? Почему одобрил Симонова, Суркова, Вишневского, Павленко и многих-многих других? Принял маску Геловани? Голос Левитана?
Бездарный, маленький коварный человечек... Без писателей и художников он гол.
15
Это было году в 48-м. Ночью в "Литературной газете" я дежурила по номеру. Газета печаталась тогда в той же типографии "Известий", что и потом наш "Новый мир". Верстка была ночной, и я как дежурный редактор уходила в типографию часам к 9-10.
Кроме меня, рядового редактора, дежурил член редколлегии — в тот раз Макаров. Главный редактор мог и не приезжать, но Ермилов редко пропускал выпуск и сам читал контрольные полосы.
Мы сидели в маленьком известинском закутке. В промежутках Макаров декламировал стихи, Ермилов острил с большим блеском, было весело.
Но когда приходили полосы, каждый впивался в свою. Ермилов водил карандашом по полосе очень быстро. У него при этом указательный палец был не согнут под углом, как обычно, а вытянут и прям, и карандаш был продолжением пальца, как бы слившимся с ним в одно целое (он и правил так и писал).
Ермилов был настроен оживленно. И, на секунду задержав на полосе свой палец-карандаш. сказал приблизительно следующее. Что вот, например, если в этот момент, пока он читает вот эту статью, которая не вызывает у него никаких сомнений... Так вот, если в этот момент откроется вот эта дверь...
