Плантаторы, едва корабли встали на якоря в бухте, выслали гонца с письмом: если хотите продавать нам негров — извольте, только высаживайтесь с товаром поодаль от города, ибо губернатор у нас суровый. Ловелл спросил у гонца:
— А покупатели имеют деньги? У них есть чем платить? Или одно только горячее желание заполучить свежих рабов?
— Да есть, есть, не в этом дело, — отвечал испанец. — Дело в том, что нужно соблюсти тайну. Ибо наш высокородный дон Мигель де Кастельянос уж очень суров. И он вот только что подтвердил, что строжайше будет соблюдать королевское запрещение торговать с англичанами и другими еретиками. И вообще с кем бы то ни было, кроме испанских подданных.
— А те никак не привозят рабов? — не без ехидства спросил Ловелл. Но испанец, не оценив юмора, серьезно и сокрушенно отвечал:
— Никак. Они предпочитают дамские украшения везти: и места мало занимают при высокой цене, и не протухают в дороге, и не околевают, и кормить их в пути не надо. Никаких хлопот — и хорошие деньги. Казенные грузы, всякие там аркебузы да сабли, и безделушки. Если уж седло — то непременно с инкрустацией перламутром, если сбруя — то с серебряной насечкой. Сволочи! Я сам плантатор. Негры во как нужны! Во!
…Высокородный дон Мигель де Кастельянос сообщал своему начальству в Севилью и Вальядолид: «Испанцы — шестьдесят человек, неопытных в военном деле и вооруженных чем попало, — одержали блистательную победу над превосходящими силами двух пиратских армад, английской и французской. Удалось это исключительно благодаря Божией помощи и умению здешнего капитан-генерала (между прочим, родного брата высокородного дона, о чем он скромно умалчивал в реляции; а если уж совсем честно — то как раз в эти дни сеньора капитан-генерала вообще в городе не было!). А при поспешном бегстве англичане бросили на берегу девяносто негров. Так не будет ли благоугодно Его Католическому Величеству позволить распределить этих трофейных негров между населением города, которое заслужило это своей храбростью в битвах с разбойниками?»
Дон Мигель славился между коллегами не военным и не административным, а литературным талантом. Притом талантом особенного рода. Он слыл выдающимся мастером сочинять правдоподобные заявки, убедительные объяснения упущений, неопровержимые оправдания допущенных перерасходов и тому подобные перлы административного творчества… В столице его писания не подвергались сомнению, его заявки удовлетворялись в первую очередь, и вообще он был на самом лучшем счету…
