И они шли не быстро, не медленно — они шли спокойно.
Таггарт мог иногда отказаться от выгодного фрахта, если ему понравилось на стоянке и не хочется уходить, — раз из-за юной симпатичной шлюхи, подцепившей его прямо на причале, под премерзким мокрым снегом, на пронзительном ветру, в не самом разнузданном по нравам бретонском Сен-Мало. А однажды даже — в зеландском Флиссингене — оттого, что надо было — ну, как раз не надо было, но очень уж хотелось — дочитать занятную книжку по навигации.
Фрэнсис сносил эти причуды молча — чье судно? Таггарта ведь, верно? Ну, так ему и решать, когда и за чем, куда и по какому резону ему идти. Капитану это нравилось. Или, скорее, ему нравилась его собственная придумка о том, что Фрэнсис не обычный юнга, ибо все прежние втихаря, а то и в открытую, подсмеивались над чудаком-капитаном, а вот Фрэнсис его понимает! На самом-то деле Фрэнсис понимал своего хозяина да-алеко не всегда. Ну и что? Таггарт у себя на борту волен делать все, что ни взбредет в голову. Он тут хозяин и больше, чем хозяин, ибо к тому же еще капитан! Фрэнсис часто не понимал Дэйвида, но усомниться в странном решении того или, тем более, его оспаривать — это Фрэнсису и в голову бы не пришло. Это слишком далеко отошло бы от его представлений о дисциплине и порядке. Он-то как представлял себе флотский порядок? Ладно, если судно казенное, «корабль Ее Величества». Тут уж и над капитаном висят какие-то правила. Но если это «купец» — тут уж есть один-единственный способ свои порядки и свои представления о справедливости установить на борту: купи судно, да на нем и командуй. Ну, или захвати у неприятеля, словом, заимей в собственность.
У Таггарта с Дрейком был длинный, на четыре дня пути, разговор на эту тему. Нет-нет, не следует думать, что они с утра до ночи только об этом и говорили. Но когда погода позволяла и встречных судов в Проливе не виднелось, можно было поболтать — и они снова и снова возвращались к одной и той же теме. Таггарт отстаивал мир и покой — а Фрэнсис горой стоял за войну. Причем, и Таггарт это признал, с несколько неожиданных позиций. Он горячо доказывал, что главное достоинство войны, то, что и делает ее, по его мнению, предпочтительнее мира и покоя, — возможность частой перемены хозяйских прав. Люди гибнут, на их место приходят другие — и многим удается испытать себя, испробовать, на что ты способен. А что на войне убивают — так люди вообще смертны, все помрем. Разве нет? А верующий христианин должен не о том заботиться, чтобы пожить подольше, а о том, чтобы так прожить, что геенны огненной при смерти не боишься. Так?
