И здесь Ольга ощутила в темноте чье-то присутствие, и ей долго пришлось напрягаться, пока сердцем не почувствовала, кто находится рядом.
– Я чувствую тебя. Это ты? Отзовись. Зажги свет.
– Побудем в темноте немного.
– Боишься увидеть меня уже постаревшей?
– Я теперь не способен бояться.
– Что у тебя еще отняли?
– Еще?.. Я сейчас очень болен, Олюша. У меня был разрыв сердца.
– Но Господь все-таки дал тебе еще время…
– Да. Хотя за мою жизнь некоторые опасались. Но у меня нет иного выхода, как ее продолжить…
– Да… Твой ковчег… Ну, и слава Богу. Я тебя начинаю видеть.
– И я тебя. Ты сейчас еще красивее, чем прежде.
– Это тебе просто так хочется думать.
– Пусть даже и хочется, что же в этом зазорного?
– Меня заставляли подписать заявление, что ты шпион.
– Да, я шпион неизвестной мне родины.
– А меня из-за этой родины чуть не утопили.
– Успокойся, Олюша. Я знаю, что произошло… Ты держись.
И вот – лагерь. Но до этого – поезд, совсем не такой, каким она путешествовала в Сухобезводное за матерью. Тот вагон был согрет присутствием молодых солдат, с их светлой тоской по дому, с человеческим их единением со всем миром и в обреченности, и в надежде выжить.
В вагоне Ольга представила себя грешницей на пути в ад, в нескончаемой черной трубе, наполненной стонущими ворочающимися телами бесполых существ, скрежетом металла на полустанках, лаем невидимых собак.
Как только еле ощущаемое движение поезда прекращалось, какая-то из спутниц Ольги тут же начинала протяжно и заупокойно петь старый романс «Шелковый шнурок», написанный в ранние годы нэпа, и с той поры, казалось, давно позабытый. Повествовала эта баллада о загадке женской души, а, следовательно, всего происходящего.
Когда же поезд, кряхтя, снова пускался в путь, и певунья умолкала, Ольга погружалась в воспоминания иного голоса и, случалось, слышала его вполне явственно:
– Прощай, Лара, до свидания на том свете, прощай, краса моя, прощай, радость моя, бездонная, неисчерпаемая, вечная. Больше я тебя не увижу никогда, никогда в жизни. Больше никогда не увижу тебя.
А из темноты вагона к ней сползались ее незнакомые спутницы.
– Ну, Ольга, рассказывай дальше, как там в этом романе было?
– А на чем я в прошлый раз кончила?
– Ну, как этот Артаньян заколол…ну…этого…
– А… и на следующее утро направился к Констанции. Он застал ее в слезах…
Ольгу слушали, затаив дыхание, как никогда не слушали ни одного, даже самого великого, поэта.
Лотьминский лагерь был комком живых людей, слипшихся страстей, тоски, безвыходности.
