Семенов выдвинул ящик письменного стола и выложил на стекло несколько книжечек и аккуратно перевязанные веревочкой письма.
– И это все?!
– Это подаренные и написанные вашей рукой стихотворные сборники. А это ваши письма к гражданке Ивинской. Они нам не нужны более.
– А ребенок?
– Какой еще ребенок?
– В моем заявлении выражена просьба отдать под мое попечение рожденного в тюрьме моего ребенка.
– Но это просто недоразумение. Гражданка Ивинская никакого ребенка не рожала.
– Значит, роды были преждевременными?
– На чем основано это ваше убеждение о ребенке? Если не хотите, можете не отвечать.
– Да нет, я скажу. Оно основано на полученном мною через одного человека письме самой Ольги Ивинской.
– Я беседую с Ольгой Ивинской каждый день, и ни о чем таком нет и речи.
– Я не верю. Вы должны устроить нам очную ставку.
– Мы ничего не должны ни вам, ни кому-либо еще. И зря вы, Борис Леонидович, в это дело впутываетесь. Поблагодарили бы нас, что предоставили вам возможность спокойно работать. И распишитесь, пожалуйста, в получении книг и писем.
А Ольгу ее сказочные лагерные тропы завели в каморку наподобие могилки, несколько, правда, пошире, но зато и короче; так что, ни сесть, ни тем более лечь, было невозможно. А еще и пол оказался загаженным.
Едва защелкнулась очень плотная дверца, сверху полилась ледяная вода, еще более морозная, чем эта ночь. Сток внизу был узким, и часть льющейся воды оставалась в кабине. Вода понемногу поднималась все выше, сначала этот страшный холод почувствовали колени… И вот вода закрыла грудь и уже подобралась к плечам. Накликал Борис Леонидович потоп, для Ольги он оказался вот таким.
А когда вода коснулась ее губ, и женщина уже смирилась со смертью, извержение внезапно прекратилось. Сток в нижнем углу кабины, наверное, расширился, и вот наконец-то все море этой воды с грохотом и рывком поглотили подземные трубы.
Дверца гидротехнической камеры раздвинулась, и в проеме неожиданно возникла фигура следователя Семенова.
– Жалуемся, не подписываемся…
Хотела ли Ольга в ту минуту продолжать жить? Если бы хотела, то подписала… Но не хотела.
Фигура исчезла… Не исключено, что она померещилась. Истерзанная женщина погрузилась в полусон– полуявь.
И… то ярко вспыхивало воспоминание о фреске в полуразрушенной церквушке, куда она забрела в тоске и увидела две электрические лампочки, в поругание святых ликов подведенные к глазам младенца в руках Богоматери. То виделась глубокая черная яма, из которой она не в силах выкарабкаться. Она валится куда-то вглубь и долго так лежит, и у нее не осталось сил, чтобы даже пошевельнуться. Все накрылось мраком.
