– Нет. – Радостно улыбнулся Аарон. – Можешь пиццу заказать – жрать очень хочется, а нам еще работать весь день.
Не успел Одриард подобрать отвисшую челюсть и достойно ответить, как на помощь подоспел Лагерфельд.
– Ты мне понадобишься для сборки взрывного капсюля у ампулы. Я сам давно с ними не работал.
– О’кей. – Не успел Дэлл просветлеть лицом, как ехидно ввинтил последнее слово Аарон:
– Но пиццу, все-таки, закажи.
– Закажу. – Процедили в ответ. – Для тебя – с гранатами.
Препирания, вероятно, так и продолжались бы, если бы не заданный Декстером вопрос, мгновенно погрузивший просторную кухню в тишину:
– А никто не думает, что во все происходящее пора вовлечь Дрейка?
Канн оторвал взгляд от разложенных на столе бумаг и резонно заметил:
– Если бы Дрейк хотел быть в это вовлечен, он бы уже тут присутствовал, поверь мне.
И его светловолосая голова вновь безмятежно склонилась над картами; все облегченно выдохнули и замершее, было, на секунду движение из мешанины звуков, слов, мелькающих рук и мужских стоп, возобновилось.
* * *
Однажды она уже испытывала те же самые чувства: напряженное ожидание, облегчение от того, что скоро все закончится, надежду, что там, за чертой, все будет лучше, что страшно уже не будет, ведь худшее позади… почти позади. Все эти эмоции были с Ани на протяжении двух последних суток пути до Портала, когда выстрелы и взрывы остались за спиной, когда каменистая равнина постепенно сменилась травянистыми и даже кое-где поросшими деревьями, логами и холмами, когда, наверное, можно было уже не прятаться – вокруг ни души, – но она по закостенелой привычке пряталась – где-то ползла на брюхе, где-то перебиралась короткими перебежками, где-то давала стрекача, чтобы укрыться за надежным укрытием. А вдруг следят и здесь? Вдруг ловушка?
За сутки до собственной смерти, немой солдат нарисовал на земле максимально детальную карту и все смотрел на Ани пронзительным взглядом карих глаз – мол, ты поняла? Точно поняла, куда идти?
Она поняла. Запомнила все до последней мелочи, жалом раскаленного клейма выжгла ту карту в собственной памяти, запрятала ее так глубоко, что та даже теперь, по ночам, нет-нет, да всплывала во снах землистым рисунком из линий, надписей и полукругов, означавших холмы и вьющуюся между ними тропу.
Тогда, ночуя на голой земле – строения давно перестали встречаться на пути – без еды и уже без воды, Ани из последних сил заставляла организм работать на одной лишь надежде. На топливе из мотивации, что скоро это все закончится. Ей хотелось брести, пошатываясь, словно пьяному путнику к вратам Рая, но она не позволяла себе забыться – напрягала усталые мышцы ног в беге, сгибала за очередным валуном болевшую от неудобных ночевок спину, сжимала в израненных пальцах винтовку – не позволяла ей выскользнуть из рук даже ночью, потому что знала – одна ошибка, одна дурацкая досадная ошибка, и Ани растянется здесь, простреленная в спину, на траве, не добравшись до выхода какие-то жалкие триста-четыреста метров.
