— Этот — хорош, — сказал Мустафа. — Смотрите — растёт ещё!
Жан нагнулся. Самая ближняя к земле сота дрогнула и поползла вверх. Её нижняя граница набухла, затем её разрезала янтарная трещина. Края её стали расходиться, загибаясь с обоих концов раз, потом другой. Ещё немного — и вот новая ячейка!
— Ладно, насмотритесь ещё, — сказал Мустафа. — Лизавета — жди тут, мы пошли. Жан, не забудь мешки.
Он прорезал мясистый желеобразный лепесток, закрывший соту, и прямо со спины слона шагнул в открывшуюся трубу.
Там оказалось не так уж и темно. Свет пробивался сквозь внешнюю поверхность, сочился с потолка и стен. От запаха закружилась голова, а рот наполнился слюной.
— Не стоим, дальше идём! — скомандовал Мустафа. Мякоть гриба гасила звуки, поэтому голос Мустафы показался Жану каким-то неживым.
— Маску надень, олух! — ругнулся Аркашка.
Жан опустил на лицо щиток из рыбьего пузыря. Вовремя. По бугристому, испещрённому порами, похожему на кишку потолку пробежал спазм; на маску брызнуло соком. Жан достал ветошь, вытер, чтобы не проело. За остальное облачение он не боялся. Его мастерили из кожи червя-грибоеда, крепкой и надёжной, но непрозрачной.
Мустафа шёл впереди. Со спины он, одетый в жёсткие куртку и шаровары, выглядел, как вставший на дыбы червь. Сзади тускло отсвечивал маской Аркашка, тоже одноглазый червяк с длинными лапами. Напугаться можно, если встретить в темноте. Страхолюдины, точно! И сам он не лучше.
Под ногами шуршало и чмокало. Пол пружинил, но иногда становился рыхлым, ноги проваливались, и тогда двигались медленно, с трудом.
Миновало с четверть часа, не меньше. Труба окончилась очень широкой, но низкой и неглубокой камерой, заросшей, как паутиной, множеством волокон и тяжей. Слева и справа бесконечными рядами темнели устья таких же труб, а на стене впереди теснились гроздья спор. Цель их похода, единственное, что в этой махине можно есть, не рискуя отравиться.
— Ксени, — спросил Жан, срубая шершавые, с человеческую голову, дыньки, — тоже собирают грибы?
— Да, — ответил Аркашка. — Не бойся. Ксени бояться — за грибами не ходить!
— Я не боюсь, — сказал Жан, — но вдруг? Я вот подумал: если встретим, что делать будем?
— Как обычно, — отрезал Мустафа. — Придут — драться будем, а думать так… Дурь, не забивай себе голову, не трать сил.
Жан хотел возразить, что мысли сил не убавляют, но тут пришла пора тащить мешки назад, и стало не до раздумий.
На воздухе Жан даже немного обиделся на Лизавету. Пока они волокли тяжеленные мешки, Лизавета мирно спала, привалившись к спине зверя. Вытянувшись вдоль основания гриба и погрузив в мякоть сразу дюжину хоботов, слон кормился, и грибной бок там немного пожух. «У-у-у… прожора», — позавидовал Жан ездовой пиявке. Пока Мустафа с Аркашкой перегружали споры, он просто дышал, и ему почти не было стыдно. Нет ничего лучше, ничего вкуснее свежего воздуха, но короб на спине слона заполнился едва на четверть, и надо было снова нырять в лаз. Мустафа молча кивнул, и всё повторилось. Назад он плёлся последним, волоча уже даже не мешок, а себя самого.
