А потом прогалина сухая показалась, уже выход из болота — земля вверх пошла, дальше чистый сосняк и прямая дорога к фермам. На поляне выворотень лежал, корни паучьими лапами разбросаны. Машка обернулась к Михалычу белым тонким лицом и сказала:
— Деда зомби, сядь на пенёк, съешь пирожок.
Михалыч башкой замотал: какой пирожок, ввек пирожков не едал, не жрут зомби мучного.
— Вку-усный!
Сама салфетку с корзины откидывает и берёт верхний пирог, и пахнет от него так заманчиво.
— Деда зомби, ты съешь — посиди, а я быренько сбегаю и вернусь, ты соскучиться не успеешь.
Что делать? Сел на выворотень. Взял в рот пирожок, пахнущий вкусно-вкусно, знакомо-знакомо, только вот чем? Надкусил, и пробрало таким нутряным теплом… А Машкины глаза вдруг заблестели совсем близко, и голос зашептал:
— Деда зомби, ты уж извини — я палец специально порезала и в пирожок накапала. А про рамку тебе соврала. Ты ведь пойдёшь сейчас и Романчика с отцом Фёдором съешь, да? И Фимку освободишь. А потом мы будем жить с тобой и с Фимкой втроём, и всё у нас будет хорошо…
Михалыч хотел выплюнуть проклятый пирожок со всяким, но в глаза ему скакнула луна, и стало белым-белом, жарко, весело и бездумно.
Скрип-скрип, скрипи, нога липовая. Романчик и отец Фёдор сидели на кухне у отца Фёдора и бухали самогонку. На столе чадила керосинка. Скит темнел в ночи острой крышей, щерился забором из заточенных поленьев, ухмылялся звездам. Раньше тут была ферма, а теперь — община, но, по сути, та же ферма. Только товар для мены другой.
— Что там Семёнов? — спрашивал Романчик, жилистый, нестарый ещё мужик с цепким взглядом, опрокидывая стопку.
— Молчит пока Семёнов. Говорит — не нашли.
Отец Фёдор поскрёб в густой пегой бороде, где запутались луковые перья, и налил по новой.
— Плохо. Плохо, Федюнчик. Если девка сбежит в район и там про нас растрепется…
— Да не боись. Сожрали давно твою девку.
— А про Фимку Семёнов не спрашивал?
— А что ему твоя Фимка? Уехала, мол, в город учиться. С учета снял — и забыл.
— Кабы так, хорошо.
— Так и есть.
— Ну, выпьем.
— Выпьем!
Только поднесли ко рту, зазвенело выбитое стекло.
— Это что ещё?.. — прорычал Романчик, крутанувшись на месте.
И замер на полуслове, потому как показалось ему, что за разбитым окном мелькнул белый силуэт. И платочек, красный в горох, Фимкин бывший платочек…
Отец Фёдор уже выскочил из-за стола и сноровисто взялся за двустволку.
— А ну, что там?
— Сдохнете! — звонко и яростно прокричали из-за окна. — И ты, Романчик. И ты, отец Фёдор. За Фимку — все сейчас сдохнете!
