— Сдвигай, — пересилил себя Йог Дмитрич и положил колоду на стол. Шут сдвинул.
Мы играли. За окном показалось утро. Йог Дмитрич накинул на себя пиджачок. В боковом кармане были деньги — расплачиваться. Солнце осветило край его пиджака, и всего Дмитрича стало виднее, и стало заметно, что ночь для него была тяжелой и что он ничего не помнит. А вот деньги платить надо. Непонятно за что. Было жалко денег. Он полез в карман, вынул оттуда маленький кошелечек на кнопочке.
— Да брось ты, Дмитрич, — сказал Потап.
— Нет, надо рассчитаться, — объяснил он примерно таким тоном, как говорил Учитель, когда требовал деньги у других. Дмитрич и вправду решил расплатиться. Кошелек был у него маленький, но туго набитый.
— Ладно, Йог Дмитрич, поиграли, и ладно, — сказал Шут.
Дмитрич был сильным игроком, и взять у него деньги было б несправедливо. Мы оставили его. Мы удивлялись, как ему удалось выдержать всю ночь.
— Наверно, не хотел игру портить, — сказал Шут.
— На стол играл, — добавил Потап.
Летом мир — большой и теплый, а зимой — большой и холодный. И вот снова так случилось, что наступила зима. Зима застала нас врасплох, как крупный проигрыш. Из общежития нас с Шутом выгнали. Надо было искать квартиру. Из окон общежития зима казалась очень холодной, потому что нам предстояло идти туда — в зиму и жить где-то там; а Потап оставался здесь, где так тепло и все такое родное. Мы так привыкли ко всему: к зеленым панелям — летом мы их перекрашивали, к байковым одеялам и даже к пыли, которую мы иногда вытирали с пола, но она снова появлялась. Общежитие нельзя разбить на какие-то части: например, на Йог Дмитрича и умывальник. Мы собрались искать крышу в деревне, а белый умывальник останется здесь. Знал бы кто-нибудь, как приятно вернуться снова в общежитие и открутить кран, умываться и умываться холодной водой, и потом снова умываться. И уходить от крана не хочется, когда стоишь возле него, он бурчит, как человек, слушаешь его и общаешься с ним… А все остальное. Например, Тазик. У него всегда в запасе веселое слово зимой; и летом Тазику тоже радуешься. А кто он такой?
И вот мы с Шутом уходили из общежития. Снаружи это было обычное серое здание, без балконов, но кто, кроме нас, мог представить, что мы оставляли внутри.
— Зима, — сказал Шут, и мы пошли в поисках счастья. По дороге попался автобус и подвез.
Он остановился посреди деревни. В автобусе было тепло, но мы понимали, что это — временный кров. Из центра деревни в разные стороны вело даже не три, как в сказке, и не четыре дороги, как на перекрестке, а все пять. Мы выбрали ту, которая вела обратно, чтоб поближе к факультету. И к общежитию.
