Коко взялась за работу.
Пианист из кабаре предложил ей свои услуги. Он переделал для нее несколько песенок, пользовавшихся успехом в Париже, чтобы поставить ей голос. Разумеется, «франтихе» надо было крутить бедрами, прыгать, вертеться. Многое зависело от туалета, от умения дрыгать ногой и делать вертушку. Но надо было еще и петь. Коко нашептывала «Нет, я не злой» Морисе, которую пианист переделал для нее на женский лад, получилось: «Нет, я не злая, терпения хоть отбавляй, но рассердилась — ты не зевай», — эту песенку она и напевала тусклым голоском. В репертуаре у нее было также «Тра-ля-ля-ля-ля, вот англичане» Макса Дирли, где она выглядела чуть более убедительной.
Ее репетитор не скупился на критику: «Голос у тебя словно трещотка, мимики никакой, держишься так, словно палку проглотила, и, кроме того, все кости наружу… Добавь на декольте оборок».
Коко была настойчива и беспощадна к себе. Но прогресс был медленным.
Уроки были платными, и необходимость пробовать себя в амплуа франтихи, или жиголетты, искать свою дорогу — это называлось мастерить — требовала определенных расходов. Славившиеся жадностью, торговки подержанным платьем не упускали случая, чтобы обжулить дебютанток. Они без конца придирались, находили воображаемые повреждения, дырки, пятна. Приходилось штопать, гладить, освежать костюмы, подновлять их. Не то, детка моя…
Габриэль проводила ночи напролет с иголкой в руке.
«Франтиха» чаще всего носила платье с блестками. Чего уж эффектнее в огнях рампы. Но какая же это была работа! Сколько мучений… При малейшей зацепке блестки начинали осыпаться. Дебютантки бросались собирать их. В панике они ползали на коленях: «Мои блестки!» Им сочувствовали. А торговка, пользуясь ситуацией, требовала дополнительной платы за испорченный костюм.
Но Коко не сдавалась. Она не могла представить себя в другом месте. На что она надеялась? Повторить путь Зюльмы Буффар в Эмсе? Встретить в Виши своего Оффенбаха, который повлиял бы на ее карьеру?
Во всяком случае, она была счастлива.
Она училась гримироваться, танцевать, петь. Она жила за кулисами своей мечты.
До сих пор среди «франтих» модны были красные блестки. Публика от них была без ума. Но в Париже мадам д’Альма осмелилась попробовать лиловый цвет. Ее звали теперь не иначе как «лиловая франтиха». Даже шляпа ее была усеяна блестками. Такого еще не видывали. В провинции «франтихи» тотчас же оделись в лиловое. Далее, опять-таки в Париже, одна девчонка из деревни, вовсе не хорошенькая, рот до ушей, начала с успехом выступать в амплуа «франтихи» в черных блестках. В черных! Надо же было иметь такое нахальство! Черный цвет, роза у корсажа, стройные ножки — этого оказалось достаточно. Первые ее успешные выступления начались лет шесть назад, и она уже становилась «звездой». Товарки звали ее Жанной, но в актерском мире ее знали только под сценическим именем — Мистангетт… О ней пошли слухи. Провинциальные кафешантаны тут же поспешили перенять ее костюм.
