— Мне это знакомо с раннего детства. У меня все отняли, и я мертва… Впервые я испытала такое в двенадцать лет. В течение жизни человек может умирать много раз…»
Можно не сомневаться, нечто подобное она пережила в первые дни в Обазине.
Лишившись привычной обстановки убогих жилищ, присутствия соседей, дружелюбных, но так же, как и ее семья, страдавших от отсутствия воздуха, места, денег, маленькая девочка вдруг очутилась в просторных постройках Обазина. Какой потерянной должна была она себя там чувствовать… Видела ли она когда-нибудь столь же удивительную чистоту линий, как в Обазине?
Взгромоздившееся на вершину горы и окруженное со всех сторон необъятными лесными просторами, аббатство было похоже на крепость.
В этой суровой обстановке предстояло воспитываться Габриэль Шанель. Подобно девочкам благородного происхождения, которых раньше с детства помещали в монастыри, она прожила в Обазине почти семь лет.
IV
Аббатство монаха Этьенна
На стенах не было ни одного украшения, ни одной скульптуры. Единственной составляющей красоты были объемы, единственным богатством — голый камень, вся гениальность постройки заключалась в пропорциях.
Таким образом, романская архитектура представала во всем своем совершенстве и нематериальной красе. Какое впечатление произвела подобная обстановка на воспитанницу Шанель, чуткую к окружающему, как и все дети?
Обазинский ли монастырь воспитал в ней строгость, которой она отличалась впоследствии, внушил ей инстинктивное отвращение ко всему, что нарушало чувство меры, научил ее избегать всякого излишества?
Монастырские постройки, возвышавшиеся сбоку от церкви, образованный ими двор, фонтан, выдолбленный в монолитной глыбе и перенесенный сюда ценою невероятных усилий, наконец, плавучий садок, заполненный прыгающим с Куару горным потоком, который за много километров отсюда, из любви то ли к Богу, то ли к его беднякам, неутомимые дробильщики камней сумели заключить в трубу, — все это было сделано горсткой бесправных скитальцев, одетых в грубую коричневую шерсть, покрытых паразитами, таких грязных и нищих, что порою их принимали за бродяг. Обреченные на молчание и одиночество, в XII веке они повиновались одному монаху, это был своего рода Poverello с берегов Дордони, но более суровый и жестокий, нежели святой из Ассизи, ангельского и проповеднического в нем было меньше, это был отшельник и первопроходец, божий безумец, хрупкий, уродливый, лысый, в тридцать лет морщинистый, словно старый бонза, сын народа — Этьенн Обазинский.
